Автор, пиши еще! - Что такое осень

Семьи у нее никогда не было, товарищи по детдому растерялись. Ехать ей было не к кому и не с кем искать встречи. Территория, где находилась их разведшкола, была оккупирована немцами: школу эвакуировали, курсантов перевели в другие округа. Товарищи по учебе уже выпустились и воевали где-то на передовой.

Своего капитана она с того дня не видела. Узнала потом: его перевели в госпиталь штаба армии на сложную операцию. Когда выписали – уехал на Северный фронт. Рита собирала любые сводки оттуда, надеясь увидеть его имя в новостных листах или списках награжденных. И с замиранием сердца читала списки погибших. Ни в тех, ни в других он не значился.

К отдаленным звукам артиллерии присоединился гул авиации. Красная армия мужественно сдерживала натиск врага, неся большие потери, но все-таки отступала. Несознательные бойцы в госпитале болтали, что к концу года фашист снова пойдет на Москву. Разумеется, Рита им не верила, но иной раз ей становилось страшно: что же будет с Родиной и с нами?..

Прибыли машины для легкораненых и выздоравливающих. Рита взяла костыли и тяжело поднялась. Колючее казенное одеяло сползло с плеч и бесформенной кучей упало на дорожку. Рита чертыхнулась, переложила костыли в одну руку и наклонилась за одеялом. Движение было забытое, неловкое, и, уже теряя равновесие, Рита подумала, как нелепо сейчас разобьет нос о смерзшуюся в камень землю.

Чудом не разбила: какой-то офицер проходил рядом и вовремя удержал крепкой рукой.

– Ох, спасибо! – она выпрямилась и подняла глаза на офицера. – Так неловко выш…

Рита осеклась на полуслове: перед ней стоял ее капитан. Красивый, в новой форме: получил майора. Уже совсем здоровый, даже шрамов на лице почти не видно. Остался только тот, под левым глазом, самый глубокий. Раньше он был ярко-бордовым, и Рита беспокоилась, что так и не посветлеет, но ничего, затянулся…

Он наклонился за упавшим одеялом, и Рита, опомнившись, отвела взгляд.

– Здравия желаю, товарищ майор, – сказала она тихо, глядя в землю. Так было неправильно, но на громкое уставное приветствие у нее вдруг не стало сил. Все это время ей так хотелось объясниться перед ним, извиниться за глупую выходку, чтобы не держал обиды… А теперь не могла и слова из себя выдавить. Горло перехватило.

Бывший командир встряхнул одеяло, накинул ей на плечи.

– Ну, здравствуй, курсант Березкина. А я за тобой.

– За мной? – Рита вскинула глаза.

– Написал на тебя вызов, но решил лично спросить: пойдешь ко мне в батальон после госпиталя?

– Пойду, – не задумываясь, сказала Рита. И добавила про себя: «За вами хоть на край света…»

– Хорошо, – майор улыбнулся. – Поезжай, долечивайся в эвакуации, а я все устрою. С Бекетовым своим хочешь повидаться?

Рита даже растерялась на секунду: она не вспоминала Лешу уже очень давно.

– Не хочу, – ответила равнодушно. – Мы виделись. Я сказала ему, что разлюбила и замуж за него не пойду.

Майор опешил.

– Это как так?

Рита устало опустилась на скамейку, командир присел рядом. Близился закат, заканчивалась эвакуация госпиталя. Последние раненые распределялись по машинам, которые должны были увезти их за многие километры от фронта.

– Когда вы уехали, я много думала, – заговорила Рита негромко. – Идет война, любой миг может оказаться последним. Как вообще можно что-то загадывать, когда мы не знаем, доживем ли до рассвета? Глупо откладывать счастье на потом, если этого «потом» может не случиться. И вдвойне глупо идти замуж за нелюбимого человека, потому что так счастья вообще никогда не будет.

Рита закуталась плотнее в колючее одеяло. К вечеру становилось совсем холодно.

– А за меня замуж пойдешь?

Она повернулась в изумлении – майор смотрел на нее совершенно серьезно. Рита подумала и ответила просто:

– За вас – пойду.

Командир рассиял улыбкой, подхватил вещмешок, помог Рите подняться и, поддерживая крепко и осторожно, повел к машине, на которой приехал.

День клонился к закату. Ветер рвал голые ветки деревьев. С окраин доносился грохот взрывов вражеских бомб.

Yellange

vk.com/yellange_group

Саманта бежала по Уолл-стрит. Каблуки застревали в камнях этой огромной мощеной улицы, задерживали ее, как бы напоминая, что она давно опоздала и спешить больше некуда. Ветер растрепал ее волосы, оттого седые пряди еще больше напоминали высохшие полевые цветы. Она плотно сжала тонкие губы, из белесых глаз ручейками катились слезы. «Не сейчас, только не сейчас, – думала Саманта, – пожалуйста, не реви».

Она остановилась на перекрестке, пропуская машины, цеплялась взглядом в проходящих мимо людей. Что она помнила о нем? Узнает ли его?

Саманта посмотрела вверх: листья разноцветными пятнами засыпали дорогу, отчего та становилась похожей на мягкий ковер. Руки потянулись к туфлям: она больше не имеет права опаздывать. Непривычная прохлада пробежала от самых ступней до макушки – босиком Саманта передвигалась гораздо быстрее.

Еще несколько кварталов, и она будет на месте. Саманта повернула на Брод-стрит, узкую извилистую улицу, ведущую к причалам. Ее начинала бить мелкая дрожь, не столько от осеннего ветра и прогулки босиком, сколько от ожидания встречи. Тридцать лет она ждала этот день. Она знала, что это случится. Тревор Маккинсли нашел ее и пригласил встретиться у причала. У него умерла жена, дети выросли и разлетелись по разным городам. Одинокий старик, покинутый всеми, ждал ее и надеялся на взаимность. Птицы кружили над Самантой, словно стервятники, предвкушая добычу.

Тридцать лет Саманта Рисли готовилась к этой встрече, выбивая в памяти татуировкой слова, что скажет ему, человеку, которого она любила всю жизнь, но который женился на другой женщине. Человеку, предавшему ее, человеку, с именем которого на устах она просыпалась каждое утро.

– Саманта! – кто-то потянул ее за плечо.

– Тревор?

Перед ней стоял седой старик с огромной охапкой цветов. Не в силах посмотреть ему в глаза, Саманта начала разглядывать этот необъятный букет. В нем были гроздья рябины, желтые канны, красные пандаусы…

– Я помню, что ты любишь их, – начал он, заикаясь, но Саманта прижала палец к его сухим губам:

– Не надо. Я очень долго ждала тебя, чтобы тратить время на разговоры. Пойдем.

Они взялись за руки и не спеша побрели вдоль причала. Его руки были холодными и чужими, черствыми, как вчерашний хлеб.

– Присядем? – Саманта указала на скамью около раскидистого дуба.

– Пожалуй, да, – согласился Тревор.

Пальцы ног сводило от холода, Саманту знобило. Она достала из сумочки термос и небольшой сверток, ароматный и теплый. Тревор взял у нее из рук два стакана, в которые тут же попал тягучий глинтвейн из термоса. Саманта развернула бумагу, в ней оказалась яблочная шарлотка. Разделила ее на части, угостила Тревора: