Николай Железняк - Чемоданы

Официант героически ждал, молча смотря в сторону бара. Поддержка отсутствовала. Бармен отлучился по неотложным делам.

– Сейчас, – вновь бросил громила и выдал на-гора пистолет, достав откуда-то из-за пояса. Он положил ствол на стол и продолжил безуспешные поиски.

– Я, наверное, попозже подойду, – пробормотал официант, держащий стол в поле зрения. Он сделал озабоченное лицо, отметив в воздухе движением указательного пальца видимые одному ему точки. Как бы припоминая дела. И, пятясь, отправился на поиски бармена.

Зеленый оценил обстановку, быстро поднялся и, догнав официанта, сунул тому в руку несколько купюр. Официант с заметным облегчением отдал счет и поспешно ретировался за стойку. Вероятно, чувствуя себя там как в окопе.

Громила из партера исподлобья наблюдал за действующими лицами.

– Садись, – махнул он Зеленому рукой.

Зеленый вернулся за стол.

– Мда, – буркнул Тубус, – ты кто такой? Первый раз тебя вижу.

– Здесь.

– Что ты сказал? – с угрозой спросил громила.

– Здесь первый раз видишь, Тубус. Я тебе звонил только что. Мне нужен Плешивый, – последние слова Зеленый прошептал, наклонясь к собеседнику. – Ты не знаешь, он в Москве?

– Так это ты звонил? – Тубус похлопал глазами, сфокусировался на Зеленом и поманил его пальцем еще ближе. Уставиясь на лежащий на столе пистолет, просипел: – Плешивый всем нужен.

После такого напряжения, выпятив нижнюю губу, откинулся на стул, покачивая головой в подтверждение сказанного.

– Интересно, куда деньги подевались? Работы нет, – пояснил он Зеленому и, подвинув локтем пистолет, брякнул рядом наручники.

Пошарив в многочисленных карманах еще, вслед за горкой золотых коронок, достал черный шелковый шнур.

– Ага, – обрадовался найденной вещи. – Специализируюсь, – добродушно добавил он и поводил в воздухе руками, растопырив пальцы.

– Чего? – не понял Зеленый.

– Работа такая, – сказал Тубус и попытался дотянуться руками до шеи собеседника.

Зеленого сразу осенило, и он деликатно остановил Тубуса.

– Никого не надо? – спросил Тубус.

Зеленый потер шею рукой и мотнул головой:

– Не сейчас!

– Безработица, – вздохнул Тубус и стал собирать арсенал со стола. – Надеюсь, временная. Плешивый бывает на «Корабле». Работа будет, приходи. Телефон знаешь, вроде.

Поднимаясь, Зеленый встретился с затравленными глазами официанта, выглядывающего из-за барного бруствера. Не обращая внимание на гамму переживаний на его лице, Зеленый покинул заведение.

Его самого ожидала не самая лучшая встреча дома, если Алла, конечно, не легла спать, наказав за невнимание.

Пока лязгающий от натуги, сопряженной с ветхой старостью, тускло освещенный лифт взбирался на девятый, последний этаж, Брюховец ожесточенно рылся в карманах.

На лестничной площадке на подоконнике стояла плошка полная окурков и пепла. Соседи курили, не слушаясь увещеваний и угроз капитана полиции Брюховца. Хотя он и похлопывал о ладонь, придавая весомости словам, служебным удостоверением.

Ключи нашлись после минутного стояния у порога квартиры. Завалились за подкладку.

Отомкнув запоры железной двери, он вошел в коридор, при всей своей узости оставляющий впечатление склада забытых с зимы вещей. Юркнул в свою комнату, распахнул дверь в другую и заскочил на кухню. Жуя котлету, извлеченную по пути из сковороды на плите, он деликатно постучал в ванную, заканчивая осмотр недвижимости.

Тетки нигде не было.

В общем-то это была тетка бывшей жены, с которой они расстались уже как три года. Жена подалась в Америку, однажды, внезапно для них, то есть и для собственной тетки, уехав. Американца же подцепила в Москве. Это единственное пятно, которое смогло серьезно подпортить Брюховцу существование. В остальном, будучи записным оптимистом, полотно жизни он считал светлым.

Жена ходила вечерами на курсы английского языка, а, оказалось, встречалась с претендентами, сосватанными брачным агентством. А потом сгинула вместе со всеми вещами. Она, наверное, и мебель бы вывезла, но та была неподъемно громоздкой и к тому же теткиной, как и квартира, в которой они жили. Или, точнее, прижились. Жена тоже не была москвичкой, и сначала обрадовала тетку сама, а потом и мужа, то есть Брюховца, привела в нагрузку.

Тетка не роптала. Старой закалки человек. Восемьдесят скоро, скрючило всю. Но была человеком доброй души. Семьи у нее за коммунистической активностью в годы производственной допенсионной деятельности не случилось, так что она даже обрадовалась, надеясь на появление в доме детей.

Но иметь детей жена отказывалась. Приводимые аргументы, которыми она оскорбляла Брюховца, задевали его мужское достоинство. Она и фамилию менять отказалась, словно к разводу начала готовиться со свадьбы.

Так и прожили два года втроем. А потом стали жить вдвоем. Жена позвонила только однажды. Сказала, чтоб не беспокоились. Обещала помогать. Тетка в ответ попросила сначала вернуть кое-какие вещи. С тех пор контакты бывших родственников не возобновлялись.

Деньги тетка брала только на хозяйство. Так что семейно жили…

Брюховец выудил из подливки еще одну котлету. Аккуратно, стараясь не капнуть соусом, положил на хлеб и пошел к себе.

Комната, после захламленного коридора, отличалась спартанской обстановкой. Раскладной диван, постоянно пребывающий в плоскостном состоянии, напротив – рыжий платяной шкаф прошлого века, у окна – приземистый письменный стол, на подоконнике – музыкальный центр. Угол за дверью представлял собой ящик Пандоры. Там торчали две пары лыж с палками, но без креплений, а под ними – бесформенная груда: ботинки, мячи, ракетки теннисные и бадминтонные, коробки… Стены угла и дверь изнутри оклеены плакатами, изображающими суперменов разного разлива. Был даже человек-паук, бесстрашно зависший в высоте. Место выглядело подходящим для охоты на мух.

Брюховец быстро собрал сумку с гражданской одеждой – брюки, рубашка, легкий свитер. Подсел к столу и набросал записку для отсутствующей тетки. Полагалось предупредить, так как та переживала за зятя, как говорила по-родственному. Он перечитал написанное, наморщив лоб, и, взяв записку, вышел в коридор. Положил клочок бумаги на пол у двери. Оценивающе посмотрел на вход, потом на записку, отворил дверь и, сгорбясь, вернулся, имитируя ковыляющую походку тетки. Он потоптался на месте, не разгибаясь, и передвинул бумажку поближе к обувнице. Удовлетворенно хмыкнул, разогнулся, и уже удалялся в свою комнату, как его застал врасплох резкий басок:

– Куда это ты намылился? – голос был неестественно молод, времен задорных первых пятилеток, и разительно контрастировал с тщедушным сморщенно-скрюченным теткиным видом.