Илья Лавров - Наследницы амазонок

Маша схватила Муздрика и с той поры с ним не расставалась. Она нашила ему одежды из лоскутков. Он стал говорить тоненьким голоском, либо моим, либо Машиным, его ужимки с помощью наших рук смешили всю семью. Отсутствие хвоста внушало уважение. Мы с Машей потом видели точно таких же Муздриков в магазине, но хвосты у них всех были. Мы привыкли к его смешной рожице, но у других он почему-то не вызывал таких радостных эмоций. Вот бабушка, к примеру, не стесняясь ребенка, в той свободе, с которой в глубинке употребляется русский язык, звала нашего любимца, заменяя в его имени две первых буквы "Му" на "Пи".

Вот такая компания собралась: я, Маша, Кузя и еще, оказывается, Муздрик.

– Ты подумала о маме? Она ведь будет волноваться.

– Я ей позвонила на работу, сказала, что мне скучно, и она предложила мне сама ехать с тобой. Только сказала позвонить тебе, чтобы ты меня подождал, а я не стала – знала, ты не захочешь меня брать. В этой Хвойной ведь опасно, ты маме не сказал, но я-то почувствовала.

Я потянулся за своим мобильным телефоном, но тут зазвонил Машин.

– Да, мамочка, все в порядке, я с папой в электричке, но он почему-то не хочет меня брать. На, тебя, – протянула она мне трубку. Все понятно, договорились вчера за моей спиной.

– Возьми уж дочку, – сказала Надя, – чего ей тут делать в городе одной.

– Нет, – твердо сказал я. – Мало ли что в Хвойной может случиться, а Маша в последнее время любит совать нос не в свое дело.

– Ты же говорил, там не опасно…

Но я уже отключился. Отдал Маше ее телефон.

– Все. Марш домой! Как приехала, так и уедешь. Ключи-то хоть есть?

Это был вопрос-уловка. Сказала бы "нет", я дал бы ей свои, и почапала бы домой, как миленькая.

Но Маша придумала кое-что оригинальнее.

– Я боюсь…

– Боишься? – ухмыльнулся я.

– Когда я ждала тебя перед турникетами, со мной рядом бомж стоял и все пялился на меня. А теперь – вон он, – и Маша показала на платформу.

Я обернулся. На платформе действительно прохлаждался мужчина непрезентабельноо вида и не спускал с нас взгляд, пока Маша не показала ему язык.

Что же делать? Возвращаться с Кузей и опять на перекладных через полгорода? Потерять деньги? Билеты на электричку ведь не сдашь. Времени на обдумывание не было. Машинист уже начал бормотать что-то о правилах поведения и об остановках – сейчас отправляемся.

– Ладно, садись, – сказал я Маше. Хорошо хоть место рядом было. Вагон почти полон, а на наших двух скамейках – никого, вид у Кузи в наморднике больно грозен.

И только уже ближе к Будогощи, когда мы перекусили, и я окончательно остыл, Маша призналась, что дала пятьдесят рублей какому-то вокзальному бомжу, чтобы он постоял на платформе, пока электричка не тронется. Злиться у меня уже не было сил, тем более, как оказалось, мне без Маши было не обойтись – я это вскоре понял, когда она задала мне кучу вопросов и вытянула из меня все о смерти дяди Лени, о таинственных документах, о тете Людмиле. И выяснилось вдруг, что не все так просто с этим домом. А про бомжа я ей сказал лишь:

– Ему хватило бы и десятки.

Вот и давай детям деньги на карманные расходы.

Чтобы не скучать в дороге, я взял с собой книжку о затерянных кладах, но открыть ее в электричке мне так и не довелось. Оказалось, что Маша действительно знает гораздо больше, чем мама: здесь услышала, там пронюхала, быстренько составила себе общую картину и с тех пор не могла отказать себе в удовольствии расследовать это "странное дело". Я лично не видел ничего странного. Но не сразу до меня дошло, что дочка хочет поиграть в сыщика, а когда я понял это, уже всплыли некоторые подробности, при желании превращающиеся в зацепочки. Маша сыпала в меня вопросами, и пришлось рассказать ей все происшествие сначала. Затем она вполне резонно захотела узнать о жизни дяди Лени.

К стыду своему о своем дяде я знал мало. Общался с ним редко, а если и приходилось, то старался фильтровать его болтовню, ибо я не знал большего хвастуна и фантазера, чем он. И если отбросить все враки, то получалась вот какая история его жизни.

Он был самым одаренным из братьев и сестер. Судьба наделила его способностями к рисованию. Рисовать начал с детства и получалось это у него с легкостью и непосредственностью. Мешало одно – лень. Надо было развивать свой талант, учиться. Он и не думал об этом. Окончил десятилетку в Хвойной, пошел в армию. В армии его понесло на курсы прапорщиков, и дядя остался служить дальше. Зачем это ему было надо с его-то талантом, я не знал. Служил он в авиации, в аэродромном обеспечении, а потому и многие его фантазии были о том, как он летал на самолетах. Тетя Людмила как-то говорила, что на самом деле ни разу дяде Лене это сделать так и не удалось, даже пассажиром на пассажирском самолете. Служил он долго. Помню, когда я был маленьким, он приезжал к нам и дарил мне красивые значки с количеством парашютных прыжков. Снимал он их со своего ярко-синего кителя. А раз в воздух ему подняться не доводилось, значит, и значки были липовые.

Не меньшей страстью, чем врать и рисовать, для него были женщины. Знаю точно, что первый раз он женился только в тридцать лет. Он сам мне об этом говорил, добавляя, что до этого был девственником. И тут после первого брака дядю Леню понесло: трижды он был женат, и в каждой семье обзаводился ребенком. Видно перебродило что-то в человеке. (Рассказывая Маше, об этом я умолчал). Кроме того, дядя Леня имел кучу любовниц. Женщины его любили: то ли за хвастовство, то ли за талант. Впрочем, он был красив. Крупные, мужественные черты лица, нос, губы, веселая искра в глазах.

Не знаю точно, где он работал после армии. Но менял место работы он частенько, потому что еще одной его страстью стало пьянство. Всю жизнь его спасало рисование. Знаю, что он, переехав с сестрами в Хвойную, пытался устроиться учителем труда в школу, но не знаю – получилось ли. А в основном он подрабатывал, выстругивая разделочные доски, раскрашивая их и продавая. На бутылку, как правило, хватало. У нас, кстати, над газовой плитой висят три доски с конями, которыми по прямому назначению и пользоваться-то жалко. Это он их еще моим родителям подарил.

– Да, красивые, – подхватила Маша. – Сколько же надо пить, папа, чтобы сначала пропить квартиру, а потом залезть в долги стоимостью с целый дом?

– На самом деле ничего сложного. Думаю, жилье в Хвойной пока не очень дорогое.

– А ты часто бывал в Хвойной?

– Как же, конечно! Я там проводил все свои летние каникулы до последнего класса. Ездил так же, как и ты к своей бабушке.

– А какая она, Хвойная? Как у бабушки в Липецкой области?

– Нет, конечно. Во-первых, она намного больше. Это районный центр, крупная железнодорожная станция. Там много магазинов, помню, было два дома культуры – не знаю, есть ли сейчас, – две больницы, два парка, хлебозавод, пивзавод и много еще всякого. А во-вторых, совсем не похоже на село твоей бабушки. Географию изучаешь? У бабушки – Черноземье: хаты, кругом – поля, вокруг них – посадки. А здесь ты такого не увидишь. Дома все из бревен. А вокруг лес, и не простой, а чистый сосновый бор. Потому и называется станция Хвойной. А грибов…