Фредерик Дар - Смертельная игра

— Грета была убита, господин директор, очевидно, теми, кто был не согласен с ее… хм!.. стилем работы! Следовательно, ошибочно делать вывод о том что убийцы продолжают ее грязную работенку.

Он приводит довод, самый неожиданный из всех, которые можно ожидать от такого изящного, наманикюренного, образованного, солидного и решительного мсье.

— Я это чувствую! — говорит он.

Просто и ненавязчиво.

Он чувствует, этот одержимый из Пюридора. Понимаете? Он это чувствует.

А я думаю, что он просто себя плохо чувствует.

— И вы хотите, чтобы я занялся этим делом?

— Да, но неофициальным путем, ФБР [11] ФБР не будем и это имя поминать всуе. не хочет расследования, и было бы нелюбезно не помочь им. Должен вам все же сказать, мой дорогой друг.

Постойте! Я снова продвигаюсь по службе, ребята. На этот раз я уже «дорогой друг». Надо, чтобы я еще ему врезал, и тогда через час мы будем называть друг друга «милый».

— Должен вам признаться, что меня не огорчит, если вы обставите их на финише.

Престиж. Как всегда — мелкое тщеславие, позолота, лавры! За кусок ленты, фотографию в «Франс Суар» или чтобы прочитать свое имя на кубке из дутого серебра, люди способны на все и, что еще хуже, все равно на что!

Боже мой! Кто же им наконец растолкует, что идеал не в этом, что не это есть цель жизни!

Надо же наконец, чтобы они получили инструкцию к пользованию этой игрушкой которая зовется жизнью, веками они потрошат ее, так и не сумев воспользоваться надлежащим образом.

На протяжении всего нашего проклятого пути встречается кто-нибудь, кто долдонит «Встань и иди!» И мы, вечные Лазари, повинуемся. Бедный Лазарь, он, наверное, был сыт по горло, когда нарушили его вечный покой, чтобы возвратить банде кретинов.

Он был смирен в своем саване, беспечен, как баптист, если можно так выразиться И вот его извлекают из холстин! Встань и иди! В этом грустном мире есть только один закон вперед! Да здравствуют сапожники! Левой! Левой!

Оркестр играет марш! И вперед, шагом-арш! Они еще не смекнули, что земля круглая и что, шагая неизбежно возвращаешься к исходной точке. Если только вернешься! А это так трудно, что, когда туда возвращаешься, никак не удается вывернуться чтобы действительно вернуться! Левой! Левой! И душа поет! Все же в конце концов каким было последнее слово? Лазарь! Дословно! Говорят о его воскрешении, но ни когда о его смерти, о второй смерти, о настоящей, королевской и триумфальной, по всем законам химии, окончательной. Потом его имя сочеталось с вокзалом, но с рогами остались другие, другие, но не господин Святой Лазарь, которому удалось сделать пересадку на поезд в вечность.

— Вы понимаете, что я хочу сказать? — с нажимом говорит Старик.

Я покидаю свои грезы. Звиняйте, господа, раз в год у меня большая стирка. С острова Утопия мир кажется чище.

— Я все прекрасно понимаю, шеф.

— Итак, перед вами чистое поле для деятельности, Сан-Антонио.

Чистое! Что я вам говорил!

— Прекрасно.

— Но помните, что я могу ошибаться.

— О! — недоверчиво говорю я.

Он хмурит брови, морщит лоб и поглаживает свое блестящее место.

— Мне нужен результат, Сан-Антонио!

— Вы его получите! — обещаю я.

И мысленно спрашиваю себя, если я звездану этим бронзовым пресс-папье по его скорлупе, зажжется ли в ней божья искра.

Я покидаю КП [12] КП — командный пункт. Старого, а в голове у меня одна мысль срочно созвать Пино и Берюрье для трехстороннего совещания в верхах. Видите ли, порой я бываю груб с моими дорогими друзьями [13] К тому же некоторые сердобольные читатели упрекают меня за это в своих письмах! и потчую их многочисленными именами опущенными в словаре литературного языка, но это всего лишь внешняя манера. С вашим покорным слугой нужно быть немного садовником чтобы уметь смотреть в корень. На самом деле я отношусь к ним с большой нежностью и часто говорю себе, что без них сыщицкое дело не стало бы таким, какое оно есть. В трудных случаях я всегда советуюсь с ними. Под ледяным щитом мозгового шара у них два червивых орешка, но, несмотря на то, что они мыслят на коротких волнах, их умением не следует пренебрегать. Хорошо при случае упростить дискуссию.

Я нахожу моих шельмецов в кабинете, предоставленном в их распоряжение благосклонной администрацией. Обычно кабинеты предназначаются для труда более или менее интеллектуального. Однако обитель указанного дуэта дает приют далеко не умственным занятиям. Так, когда я переступаю порог, Толстый занимается тем, что подбивает подметку одного из своих мокасин, а Пино укладывает на соль корнишоны таким образом, чтобы они «пустили сок» перед тем, как их отправить в уксус.

Он любит корнишоны, считает, что они придают жизни пикантность. Я разделяю эту точку зрения. Роль тыквенных растений в современном обществе до сих пор не получила достаточного освещения.

— Ты чем-то расстроен? — замечает преподобный Пинюш и рассеянно кладет мятый бычок на рассыпанную соль.

— Есть причины, мы крупно поговорили со Стариком. Берю перестает терзать дырявую подошву. Он обливается потом. Чтобы предупредить обезвоживание организма, достает из стола кило красненького и принимается исполнять номер «Спускайтесь, вас ждут».

Я сажусь верхом на последний целый стул, стоящий в середине комнаты, специально для задержанных. В самом деле, обратите внимание, на этом стуле надо быть очень сдержанным, так как у него не хватает спинки и можно кувыркнуться на пол, хотя это личное дело каждого.

— Все это надо обсудить, — говорю я… — Если вы, мсье, соблаговолите прервать на минуту ваши занятия…

Берю соглашается. Он бросает свой башмак на землю и кладет на письменный стол разутую ногу, от которой поднимается пар, как от свежевспаханной земли. Пино тоже проникся серьезностью и торжественностью момента. Он пытается закурить корнишон, но когда это ему не удается, обнаруживает свою ошибку и в темпе заменяет огурчик табачным изделием.

— Тебя слушают! — уведомляет он.

— Вы видели утренние газеты?

Они признают это.

— Читали о взрывах бомб?

— Иес, — говорит Берю, который восхищается Уинстоном Черчиллем.

— А то , — бросает Пино, будто экономит каждую букву.

— Мсье с горы считает, что удар нанесен бандой Греты. А так как до сих пор ничего не известно о них, он валит ответственность на нас. Соображаете?

Берю надвинул обросшую мхом шляпу на свой бычий лоб.

Он как будто загипнотизирован ногтем цвета южной ночи, который торчит из носка.

— Может, он и прав, — мрачно формулирует он, вытаскивает из кармана омерзительный платок, которым трубочист не решился бы заткнуть щель дымохода, аккуратно разворачивает его и извлекает маленькую сардельку, которую и принимается жевать, держа большим и указательным пальцами, как это принято при дворе английской королевы.