Фредерик Дар - Смертельная игра

— Хорошо придумано.

Его указательный палец, узловатый и короткий, скользит по черным извилинам пути Париж — Ренн.

— Но, посмотрите, здесь нет недостатка в местах, где автострада и железная дорога идут совсем рядом. Тогда почему именно здесь, а не где-нибудь в другом месте, скажете вы?

— Действительно, мы скажем тебе это, Пино.

— А я отвечу потому что, после того как дело сделано, авто должно развернуться другим бортом и вернуться на базу. И чем большее расстояние оно должно проехать, тем больше риск быть замеченным.

— Ты на правильном пути дружище — подбадриваю я, — давай, мы следуем за тобой в соседнем вагоне.

— Вывод. КП этих мерзавцев находится недалеко от места нападения! Вот к чему я клонил с самого начала искали повсюду, но только не рядом с местом происшествия! Почему? Потому что какая-то деревенщина вбила себе в башку что авто развернулось в сторону Парижа. Только вот в сторону Парижа — не значит Париж!

Он садится, опустошенный удовлетворенный, лучезарный, благородный.

Это настоящий Бернар Палисси, это Пастер, это Эйнштейн [15] Знакомые все имена. , это сгусток всех тех, кто однажды нашел то, что искал, с помощью или без помощи Сан-Антонио из Падуи. Пино оставил свое послание. Он может умереть, имя его останется высеченное на мраморе нашей памяти! Можно складывать шатер шапито его полушарий! К его могильному камню будут приносить охапки гвоздик!

— Мои верные, — говорю я им, — подайте сюда свои пересохшие глотки, чтобы я мог промочить их мюскаде этого года. Вы заслужили это!

Я цепляю карту славного хрыча, чтобы изучить на свежую голову подозреваемый район.

Мой вещун шепчет мне, что Пино прав. Чтобы найти человека с седыми волосами в поношенной куртке и подстриженных штанах (Берю dixit [16] Dixit (англ.) — Безапелляционное утверждение. ), так же, как и «мерседес», надо их искать там, где они находятся.

Это ведь так просто, надо приложить ума.

День истощается, целые сутки угнетающего ожидания изнурили и нас. Жандармы, мобилизованные нами, с удивительной быстротой прочесали обширный квадрат между Версалем, Шартром, Этампом и Палезо. Две сотни агентов в штатском, пришедшие на помощь многочисленным бригадам, с фотороботом в руках осмотрели район, забираясь в любое жилье и расспрашивая о «мерседесе» у всех местных заправщиков. Все впустую. Один за другим они возвратились, разбитые, оглушенные, удрученные.

— Ничего, мсье комиссар Никто не знает этого человека. На все про все только два ложных сигнала тревоги относительно двух «мерседесов» Как выяснилось, один принадлежит известному киноактеру Жану Кривельяку, второй — видному промышленнику господину де Треньбень, династия которого уже в течение пяти поколений производит велосипедные спицы (производство основано в 1752 году)

Пино совсем перестал важничать, Берюрье добивает его, атакуя по любому поводу остротами высшей пробы.

— Ты как в воду глядел, дедок Херлоку Шальмонсу следует остерегаться тебя Ты утрешь ему гузку в лучшем виде! Я бы на твоем месте брал деньги за право смотреть на такого красавца. Тебе следовало бы укрыть мозги целлофаном, чтобы они не отсырели, и т. д.

Благородный обломок, уязвленный, как академик академии Гонкур, которого бы вдруг обозвали «литературный Горбун», погружается в горечь, печаль, разочарование Время от времени он бубнит.

— Кто знает, ошибся ли я? Ведь наши парни не перевернули все дома! И потом, они обследовали ограниченное пространство, а тайник может быть в другом месте!

Короче, в бюро установилась тишина, последний из наших посланцев протелефонировал о неудаче, и мы, все трое, сидим, как братья близнецы на похоронах: взгляд придурка, рот захлопнут, как заводская проходная.

Натюрлих, объявляется Старик. Причем самым необычным для него образом: открывается дверь моей берлоги и в проеме вызывающе застывает его силуэт, эдакий Франсуа 1-й. Он приятен лицом, но вопросы его нелицеприятны. Я бы предпочел послать его к шутам, чем слушать, как он шутит. Одет он в черное, а игрушка Почившего Легиона рдеет на лацкане, как фонарь хвостового вагона. Ледяной взгляд, зеркальная плешь — появление впечатляет, поверьте вашему Сан-А!

— Итак, мсье! — произносит он с видом Рюи Блаза [17] Рюи Блаз — стихотворная драма В. Гюго в 5 актах (1838). В ней слуга, влюбленный в королеву, становится могущественным министром, потом жертвует собой, чтобы спасти честь своей госпожи. Какие люди, какие высокие мотивы! из народа.

Мы дружно встаем, как школьники при появлении инспектора или военные в солдатской форме, когда звучит «Марсельеза» (слова и музыка Руже де Лиля). От усердия Берю опрокинул непочатый пузырь кисленького. Так как литровка была уже откупорена, из нее гадко забулькало на паркет. Пино ограничился тем, что перевернул чернильницу на свои разложенные в соли корнишоны.

— Пока ничего нового, господин директор, — храбрюсь я. Не хочу пудрить вам мозги, но память человечества не знает случая, чтобы Старый совершил набег в кабинет подчиненного. Надо думать, начальство его разнесло, как сестер Петере от картошки, если он покинул свою конуру.

В лаконичных выражениях, кропотливо отобранных в Ляруссе, соединенных надлежащими звуковыми связями (и не слишком опасными [18] Разнообразие связей, как это по-французски. Сравните — «Опасные связи» Шодерло де Лакло. ), я излагаю ему события дня. Он слушает с видом параноика: брови совершенно горизонтальны, веки земноводного неподвижны на створоженных белках.

— Я вас поздравляю! — итожит он.

Из мудрой предосторожности я засовываю лапы подальше, чтобы он не мог видеть, как одновременно с закручиванием сюжета я кручу ему кукиш. [19] Если вы находите, что мои каламбуры притянуты за волосы, мой вам совет: стригитесь а-ля Юл Брюннер (Сан-А).

Он пересекает помещение, осторожно переступая через винную лужицу. Идет в сторону окна. Боже! Как он широк в плечах. Его младенчески розовая балда сверкает в свете ламп.

— Мсье, — бросает он, — мне только что сообщили новость, из-за которой этой ночью прольется много чернил: горят службы американского посольства на авеню Габриель. А ведь были приняты строгие меры безопасности…

Он будто прощупывает взглядом даль Пантрюша, которая открывается из окна моего кабинета.

— Мне кажется, что я различаю отблески пожара… Мы молчим. Происходит что-то слишком серьезное, что не позволяет раскрыть рта, даже если тебя зовут Берю или Пинюш и в тебе столько же ума, сколько в скелете динозавра из Музея.

Старик поворачивается, он удручен. Его лоб в складках морщин, как бальное платье выпускницы. На вид он больше удручен, чем возмущен.