Фредерик Дар - Смертельная игра

Мертвый час. За столиками три пары made in [23] Сделано (англ.) — Сан-Антонио — полиглот. Сельпо-ле-Вен пьют шампанское, делая при этом вид, что находят его хорошим. Желчный метрдотель, по мере того как они пьют, подливает шампусика, а если видит, что они к нему спиной, использует для этого и ведерко со льдом. В этой войне свои правила. Париж by night [24] Ночью (англ.) — См. предыдущую сноску. кишит нищей братией, которая, платя восемь штук старыми за пузырь винца, считает, что пустилась в загул.

Когда они возвращаются к мирной жизни на фабрике липучек для мух или в сельском хозяйстве, им этого хватает на десять лет рассказов восхищенным соседям.

Клиентура бара представляет собой живописную картину. Крутые стараются казаться круче, шлюхи — похотливей. Одна из этих скромниц слева не сводит с меня своих полтинников. Это — очаровательная девушка, кажется, мартиниканка, с блестящими глазами и волосами, завитыми, как рессоры какого-нибудь Данлопилло. [25] Если вы не сообразили, помогаю: марка какого-нибудь автомобиля. У нее невинный смех и приветливая улыбка, честное слово.

По всей видимости, мое обаяние тронуло ее нежные чувства. Коричневая амазонка, которая ублажала сельских клиентов, пузатых и варикозных, помогая неповоротливым избавиться от бумажника, а застенчивым — от кальсон, похоже, говорит себе, что один головокружительный разок с очаровательным молодым человеком, который пишет свои любовные послания только на девственно чистой бумаге, был бы подарком судьбы.

И вот уже она своими угольными зрачками подает мне морзянкой сигналы, при этом суетится, чтобы продемонстрировать мне свои формы, противовес и антресоль, высоко посаженные на телескопической вилке. Но я не привык покупать любовь за бабки и в упор ее не вижу. Мое внимание больше привлекает гарсон, нет, эта макака, переодетая в обезьяну, не вызывает во мне извращенное влечение, просто я хотел бы порасспросить его с глазу на глаз, и меня не остановил бы ни конъюнктивит, ни начинающийся ячмень.

А дело все в том, должен вам сказать, пора пришла, что именно в Тобоггане малышка Грета занималась своим дерзким ремеслом танцовщицы, перед тем как использовать свой жар для более зажигательных целей.

Я спрашиваю себя, мог ли этот халдей с щербатым лицом ишачить в заведении в те времена, когда в нем служила Грета.

Я показываю ему пятерку, и он устремляется ко мне.

— Уважаемый, давно вы здесь подрабатываете? — спрашиваю я.

Его утомленные шнифты ядовиты пялятся на меня.

— А в чем дело?

— Просто интересно… Мне кажется, я вас знаю.

— А я уверен, что мы не знакомы.

— Потому что вы не такой физиономист, как я. Если мы познакомились не в Тобоггане , то значит, где-то в другом месте. Сколько лет вы жонглируете здесь посудой?

— Два месяца! Опять мимо.

— А вы бывали здесь раньше?

— Да, случалось.

Бармен заискивает передо мной. От беспокойства его мужественность бледнеет. Рот кривится… Я меняю тон.

— Вы не знавали пару лет тому назад одну милую блондинку, такую фрау, которую звали Грета из Гамбурга? Он пожимает плечами.

— Нет.

— Хозяин кабака здесь?

— Нет.

— И вы не знаете, кто бы мог просветить меня по поводу этой девицы?

— Нет.

Он надменно добавляет:

— А в чем, собственно, дело?

— Дело в деле, — отвечаю я ему, чтобы не оставлять в со стоянии волнующей неопределенности.

Благодарный, я сую ему в лапу честно заработанные чаевые и иду к метрдотелю в мятом смоке. У этого пингвина низкий лоб, сломанный нос, а надбровные дуги создают впечатление, что он хмурится. Тяжелый случай, который может иметь только два объяснения: или в прошлом он занимался боксом, или отщелкал мордой ступеньки с третьего этажа Эйфелевой башни.

Я запросто хватаю его за крыло.

— Вы здесь всех знаете, дорогой мой?

Он мгновенно принимает неприступный вид человека, который, отсчитывая вам сдачу, закосил пять тысяч и не хочет об это слышать.

Я давлю на его нежные чувства, то есть сую в лапу задумчивую физиономию кардинала Ришелье. [26] Могущественный министр задумался ровно на десять франков.

Он прячет ее с такой ловкостью, которая восхитила бы Луи XIII и особенно Анну Австрийскую.

Он не задает вопросов, не проявляет никакого любопытства, просто в обмен на мои десять франков протягивает мне чудесное оттопыренное ухо, которое, если только его украсить пикулями, было бы вполне съедобным.

— Вы не знали некую Грету, по прозвищу Гамбургская, она болталась здесь два или три года назад? Пингвин качает головой.

— Нет, мсье комиссар? — говорит он. Я в ауте. Надо же, выкупили.

— Вы меня знаете? — не могу сдержаться, чтобы не изречь, подчеркивая этим замечанием, что дальше распространяться не следует.

— Я брат графини!

Для меня это луч света. Графиня — прославленная хозяйка бистро на Монмартре, которая дала дубаря, потому что слишком трепала языком. Я часто заходил к ней до того прискорбного случая (она имела несчастье оказаться на пути человека, заряжавшего маузер).

— Ты Фи-фи-трепло?

— Точно!

— Заметь, что мой вопрос остается в силе…

— Я не знаю девушку, о которой идет речь, мсье комиссар. Я вышел из пансиона только в начале этого года. Вы прекрасно знаете, что я был в Пуасси!

— А! Ладно, извини…

Сегодня в этой конторе я погорел, как сухарь, верно мыслите. Фи-фи-трепло, который потерял свою сеструху во цвете лет, потому что у нее был слишком длинный язык, не расколется при виде моего удостоверения! Более того, он, видно, дал маяк своим коллегам, как только я вошел в Тобогган , что объясняет, почему бармен говорил со мной без энтузиазма.

— До свидания, Фи-фи, — нашептывал я. — Надеюсь, тебе понравится плескаться в чаевых.

— Это увлекательно, — уверяет он.

Обозленный, я ретируюсь.

Мой шарабан стоит в двадцати шагах от бара. Когда я открываю дверцу, мелодичный голос щекочет мои евстахиевы трубы.

— Алло!

Я оборачиваюсь и замечаю мартиниканку с соседнего табурета. Она вышла следом и шла за мной по пятам.

— Вы торопитесь? — шаловливо спрашивает она, складывая губки сердечком.

— Всегда, — бросаю я.

— Жаль, если бы у вас было время, можно было бы поболтать и… вообще!

Вообще мне кажется лишним, а вот поболтать устраивает.

— Почему бы и нет? — воркую я, закрывая дверцу моей кареты. — Куда мы пойдем?

— Я знаю тут один чистенький отельчик!

Она профессионально улыбается и начинает экскурсию. Следуйте за гидом, как советует Мишлин. Мы пересекаем street [27] Улица (англ.). и поворачиваем в тупик, в глубине которого светится молочный шар на щербатом фасаде отеля.

Барышня, отец которой явно не держит конюшню со скаковыми лошадьми, хотя она сама специализируется в скачках, сдает нам пять квадратных метров уединения за умеренную сумму (как говорит Берю), и мы шагаем туда.