Фредерик Дар - Смертельная игра

— Почему ты говоришь, что он прав? — спрашиваю я.

— Минуточку! — поправляет это жеманное существо. — Он напрасно валит ответственность на нас, но он прав, что связывает эти взрывы с теми, которые не заржавели за Гретой.

— Это интересно, объясни!

— Эта Грета занималась штатниками в Европе. Она собиралась поддерживать режим камеры внутреннего сгорания, так? Ну и вот, это продолжает…

— Ты забываешь, ее шлепнули на наших глазах…

— Ну и что?

Этот довод, как бы примитивен он ни был, меня озадачивает.

— Как ну и что, — ворчу я, — когда с кем-то разделываются таким образом, это значит, по крайней мере, что на него имеют зуб.

— Ну и что? — настаивает Берю, выплевывая на три метра веревочку от сардельки.

— Я предполагаю, что Грету убили, чтобы прикрыть всю эту лавочку. Если бы Старому не звонили каждое утро из посольства, чтобы узнать, как идет расследование, я бы подумал, что эти люди из ФБР пустили Грету под откос!

— Постой, — бросает Толстый, — постой, я должен покумекать. — Все, я готов. Слушай сюда, маленькая головенка: штатники, может, и телефонят боссу для того, чтобы замести собственное дерьмо. Делая вид, что тормошат из-за расследования, они сбивают нас с толку!

— Ты думаешь, они бы взяли на себя такой труд?

— Нет, конечно, — соглашается Берю. Он выдергивает вставную челюсть, чистит ее и, снова расставив стулья в своей столовой, продолжает:

— Почему ты вообразил себе, будто эту секс-бомбу разрядили, чтобы она больше нигде не взрывала? А может, как раз наоборот, ее лишили праздника жизни, потому что ОНА решила выйти из игры? Тогда это меняет всю историю, помнишь, как в той египетской басне, когда Клио [14] По Берю Клио — королева историй, как Клеопатра — царица Египта. патриоту показывает свой беспечный нос.

Я ликую.

— Берюрье, милый мой, если бы хоть раз ты в этом году умылся, я бы тебя расцеловал за эти слова!

Действительно, это меняет всю историю. В зависимости от мотива убийства, дело можно рассматривать с двух противоположных точек зрения.

Пино покашливает. Он завидует поздравлениям, которые заслужил его напарник. Он тоже любит лавры победителя.

— Нечему особенно радоваться, — брюзжит он. — Нет, это потрясающе, предприняв такие поиски, мы не нашли ни типа с поезда, ни «мерседеса».

Он противно, по козлиному, смеется.

— Я, послушайте меня, я когда-то знавал одну Мерседес. Она танцевала в «Сфинксе» Это была не женщина — ураган: когда я в первый раз поднялся к ней, она мне устроила такой скандал…

— Короче, — испускает звук Берю, который хочет вернуть себе инициативу, — если мы желаем подвести итог, то надо сказать следующее, или это службы штатников шлепнули Грету, и тогда, естественно, расследование будет безрезультатным, или удар нанесен бандой Греты — и все мы шляпы, как это утверждает Старик!

— Вот замечательно сформулированное уравнение с двумя неизвестными, — говорю я. — Только могу тебя заверить в одном, Толстый: штатники не подкладывали бомбу своему послу! Из этого следует, что банда Греты реально существует.

— Ты прав, — соглашается Жиртрест, — значит, ошибки нет, просто все мы ж…

Сделав это заявление, носящее отпечаток самоуничижения, он возвращается к оставленной туфле.

— Замкнутый круг, — вздыхаю я. — Эти типы с поезда как будто растворились во мраке. И все же они где-то есть!

Берю высасывает остаток литровки, кокетливыми движениями вытирает губы рукавом куртки и объявляет, что не может врубиться, где здесь собака зарыта; для ее праха это большая удача.

Именно в эту минуту Пино поднимает личную гвардию. Мой милый пластинчатожаберный бросает в бой все свои серые клетки. Он такой — старый Пиноккио. Последнее ура, последнее тик-так, последнее чуть-чуть!

— Тоньо! Ты наводишь меня на кое-какие мысли, говоря, что они где-то есть.

— Мне нравится равновесие твоей фразы, продолжай!

— Твой «мерседес» и твоего приятеля искали в Париже, искали в провинции. Их искали за границей…

Он останавливается, как старый кошак, у которого закружилась голова на краю водосточного желоба.

— Кончай!

— Он даже не знает, чем закончит, — ухмыляется отвратительный Берю. — Ты что, не видишь, что он поплыл.

Пино артачится. Он пылко и красноречиво заявляет, что за ним есть кое-какое прошлое! И что, если кое-кого и зовут Берюрье, он не может себе позволить насмехаться над таким достойным человеком, карьера которого…

— О! Заткнись! — грохочу я. — К чему клонишь, Пино?

— Я клоню к одному очень важному факту, тому, на который ты не обратил внимания, Сан-А! Перед происшествием в поезде ты видел, что «мерседес» подавал сигналы фарами…

— Ну, дальше?

— По-твоему, это был сигнал разделаться с малышкой?

— Без сомнения!

— Хорошо, я предложу тебе только одно возражение, комиссар из большой деревни: а если бы девушка не встала в этот самый момент, а? Представь, что она продолжала бы сидеть напротив и слушать твою белиберду, — как бы они смогли вышвырнуть ее из поезда?

Я смотрю на Берю, Берю смотрит на меня, мы смотрим на Пино. Пино смотрит на свои пожелтевшие от никотина ногти. Торжественная минута молчания.

— Пинюш, — проговариваю я, — ты, как всегда, на высоте!

— Подожди, я продолжаю…

Артист не устал. Он работает под куполом без страховки.

— Ты говоришь, что девушка не видела сигналов?

— Нет, она видела сигналы. Потому что надо знать правила грамматики.

— И ты еще хочешь, чтобы мы серьезно это обсуждали, — сетует кавалер родной речи.

— Прошу тебя, извини, продолжай.

— Если девушка поднялась по сигналу, это значит, что она его ждала?

— Да.

— Но она не ожидала того, что с ней случилось?

— Нет!

— Значит, ее убедили в том, что произойдет что-то другое?

— Возможно.

— И были определенные причины для того, чтобы это что-то произошло именно в этом месте, а не в другом?

— Ты увлекаешь меня все больше и больше, Пино. Преподобный открывает ящик и выдирает из него дорожную карту. Он раскладывает ее на своих корнишонах.

— Подойдите! — говорит он нам.

Мы покорно становимся у него по бокам. Пинюш явно заслуживает того, чтобы вставить его в раму, клянусь вам! Если бы вы его видели красные опаленные огнем окурков усы, слезящиеся глаза слишком длинный нос и жалкий… Да, если бы вы его видели, вы бы склонили головы перед пятьюдесятью годами честной и верной службы.

— В первый раз, когда я стал размышлять над этой проблемой — заводит он.

— А, так ты уже думал над этим?

— Естественно. Это мой профессиональный долг. Итак, когда я в первый раз занялся этой дилеммой, то сначала подумал что покушение было совершено в этой точке пути потому что дорога идет вдоль железки, что позволило нападавшим смыться на машине.