Валерий Осинский. - Предатель.

С холма Скопос Храм, облицованный мрамором, сиял белоснежной горой. Острые шпицы оберегали позолоченные купола от птиц. Тысячи погонщиков верблюдов, верховые на ослах и пешие, двигались к воротам Ершалаима, – издали казалось: они стоят на месте, – и прозрачный шлейф пыли клубился над дорогой: рыжая пыль осела на взмыленных лошадей и на одежду всадников.

Прикрыв лица до глаз головными платками, братья пустили лошадей рысью.

Весь путь от Кесарии Иааков угрюмо молчал либо отвечал отрывисто. Иехуда недоумевал, зачем они отправились не в Сепфорис, а в Ершалаим? Конечно, каждый правоверный обязан посетить Храм в Великий праздник, но они чуть не погибли, едва держались на ногах от усталости, их ждали дома…

«Чтобы возблагодарить Господа за спасение!» – сухо ответил Иааков.

В городе были далеко за полдень. Стали посреди небольшой людной площади, где сошлись пять улиц.

– Куда теперь? В Храм? – спросил Иехуда.

Иааков озирался, прислушиваясь к разговорам вокруг. Вдруг из седла он схватил правоверного за рукав халата и спросил:

– О чем говорят люди?

Прохожий сердито отдернул руку. Другой крикнул, что поймали соблазнителя народа и по приказу наместника отвели на Голгофу.

Иааков пришпорил коня, не обращая внимания на возмущенные крики и ругань тех, кого он теснил. Иехуда поспешал следом, снова дивясь, чем так обеспокоен брат?

Узкими улочками выехали на склон холма. Отсюда над глиняными домиками и плоскими крышами, огороженными перилами, над городской стеной завиднелась гора. На скалистой вершине под жарким солнцем вполоборота высились три свежетесанных креста. На крестах висели распятые, снизу казавшиеся полевыми чучелами.

Братья выехали за ворота. По тропинке вверх карабкались люди. Иные, пресытившись зрелищем, спускались вниз и негромко обсуждали казнь. Римский солдат в пыльных сандалиях и с расстегнутым на подбородке ремешком тусклого от пыли шлема копьем вяло преградил дорогу: дальше верхом ездили лишь высшие храмовники, знать и командиры, не ниже сотника. Иехуда хотел спешиться. Но не увидел привязи. Тогда Иааков бросил солдату серебряник и пятками послал коня. Служивый поймал монету и равнодушно отвернулся.

Иехуду удивила расточительность брата: лучше б за меньшую плату попросили солдата присмотреть за лошадьми!

Въехали на гору и стали у края толпы. Из седла распятые были хорошо видны. Двоим по краям к поперечной балке руки привязали. Среднему же, истерзанному и окровавленному, большими гвоздями прибили ладони. Под весом тела кости указательного и среднего пальцев неестественно вывернулись. Мухи и слепни, как сажа, налипли на запекшуюся кровь по всему телу.

Кто-то из толпы крикнул несчастному: «мессия», «царь иудейский». Передние, что стояли сразу за оцеплением солдат, зло засмеялись. Громче запричитали женщины.

Несчастный на среднем кресте поднял голову. Лицо, изуродованное побоями, опухло. Веки отекли и закрыли оба глаза.

Иехуда испуганно обернулся на брата: тот больно сжал его руку, задрожал, то ли от страха, то ли от внутреннего озноба, и сполз с жеребца, не сводя глаз с несчастного.

– Подержи коня, – пробормотал Иааков.

Когда он протиснулся через толпу к среднему распятью, Иехуда узнал Йехошуа, и вскрикнул, недоуменно озираясь: за что его брата казнили, как последнего вора? Зрители негромко переговаривались. Другие тянули шеи, чтобы лучше разглядеть смертников.

Иааков встал за спиной солдата, мокрого от пота.

Многих из толпы Иааков видел в Галилее с братом. Иные понурились, исподлобья поглядывая на мучения казнимых. На полшага впереди всех две женщины в черном. Иааков едва узнал бескровное и распухшее от слез лицо тети Мирьям. Молодая женщина скользнула по Иаакову невидящим взглядом: слезы, обгоняя одна другую, текли по ее пепельно-бледным щекам.

На огороженную перед крестами площадку на ослах выехали первосвященник и несколько старцев. Один, потрясая посохом, стал ругать Йехошуа. «Они приговорили!» – негромко сказал кто-то. Ему вторили: «Порождения ехидны! У равви нет детей и брата, чтобы продолжить род!»

Иааков сжал кулаки, глаза его застил красный туман ярости…

Тут его плеча коснулись. Торговец обернулся. Мосластый детина в плаще повел головой, предупреждая – «нет». Другой, старше, бородатый и в поношенной тунике, подал храмовому стражнику глиняную чашу. В вине плавала зеленовато-черная жидкость.

– Что это? Разбавленное вино? – Стражник брезгливо поморщился: – Там желчь!

– Равви просит пить, – ответил детина.

Йехошуа негромко застонал и пошевелил губами.

Хмыкнув, стражник отнес питье римскому солдату у креста. Тот заглянул в чашу и, пробормотав ругательства жестоковыйному племени, макнул губку в вино, насадил ее на острие копья и поднял к губам несчастного.

Влага потекла по подбородку Йехошуа. Он несколько раз жадно глотнул, с отвращением отвернулся и выдохнул мольбу Небесному Отцу. Сосед на кресте зло засмеялся. Ему вторили несколько зрителей. Другой распятый крикнул: «Он молится за вас!» – и заплакал. Толпа в молчаливом недоумении взирала на умирающего пророка.

Иааков уткнулся подбородком в грудь и крепился, чтобы не взвыть. Он не знал, что брат сделал людям, за что, даже самые близкие, глумятся над ним перед его смертью? Он видел лишь, что Йехошуа, который никому не причинил зла, умирает.

Он не помнил, как оказался у дороги, где снова кто-то коснулся его плеча. Те же двое. Крупный детина, что подавал питье, и за ним невысокий крепыш в старой тунике.

– Мы были с равви, – сказал старший. Ноздри Иаакова гневно раздулись. – Я Пасхур. А это Реувен. Мой племянник.

– Послезавтра сбудется пророчество. Твой брат воскреснет. Не уходи из города. Найдешь нас в ливане Симона у восточных ворот, – сказал младший.

Иааков смотрел им вслед и не находил сил даже думать.

Затем он видел, как солдат ткнул Йехошуа копьем в бок, проверяя, умер он и пойдет ли кровь. Добил двух, о ком просили их близкие, чтобы поспеть до захода солнца.

Вдали сверкнула молния, и так громыхнуло, что дрогнула земля. Толпа, озираясь на почерневшее небо, заспешила прочь. Одни вполголоса говорили, что казнили праведника, и теперь жди беды. Другие просто торопились домой.

Лекарь вскарабкался по приставленным мосткам, пощупал, бьется ли сердце Йехошуа; тело сняли с креста, отдирая плоть от железа (отогнуть концы и вырвать гвозди из дерева было невозможно) – и опустили на плащ.

Двое, Реувен и Пасхур, смыли кровь с тела Йехошуа. Разрезали гематомы на его веках и все раны смазали настоем травы. Затем умастили тело миром и благовоньями.

Четыре римских солдата смотрели за приготовлениями.

Несколько посланных и люди, что остались, почтительно расступились перед стариком на осле в кожаной сбруе. Йосиф, – он входил в священный совет, – подал солдатам свиток, подписанный прокуратором, и велел слугам уложить тело на носилки и нести к скале в грот.