Валерий Осинский. - Предатель.

– Бывшие рыбари и ремесленники, а ныне ловцы человеков. Андрей брат Кифы, что привел тебя. Братья Заведеевы, Филипп, Варфоломей, Матфей, Фома, Иаков Алфеев, Фадей и Симон Кананит. – Йехошуа отер руки и бороду убрусом. В его спокойных глазах притаилась недобрая ирония. – Одни отложились от Иоанна-ессея, нашего брата. Другие усердием заслужили называться мудрыми и провозгласили меня мессией. Еще один следит за мной. Но все любят ходить в Капернаум. Тут их привечают, как посланников веры. А пришли со мной без мешка, и без сумы, и без обуви. Теперь же спроси их, имеют ли они в чем недостаток? Знать, верно я учу: всякому имеющему дано будет, а у неимущего отнимется и то, что будет.

Иааков исподлобья глянул на брата.

– А ты за кого себя почитаешь? – спросил он.

– А за кого почитают меня люди?

Иааков потупился. Они молча жевали.

– Не знаю, что за дело ты затеял, – наконец сказал Иааков, – но это опасное дело!

– Ты был на площади?

Иааков кивнул.

– Слышал, чему я учу? Нет! Потому что живое слово надо не кричать, а вышептать! А даже расслышал бы, понял, что я сказал? Тоже нет! Так и они! За столом, – кивнул он на зал, – и на площади! Передают друг другу то, чего не понимают! А затем вопят: яви чудо! – Йехошуа встал и раздраженно прошел по комнате. – Яви чудо! Не слово Небесного Отца, но чудо! – Он сел на лежак и сказал с надрывом: – Не так все замышлялось, брат! Мы приходим в места, где уже были. Я учил их: Царствие Божие внутри вас есть! А посланники у меня допытываются, когда оно придет? Я учил их: возлюби ближнего, как самого себя. А посланники приходят после меня и толкуют людям из Михея: враги человеку – домашние его. Требуют возненавидеть своих отца, мать, жену, детей, братьев и сестер, чтобы быть учениками моими! Забыв, что тот, кто не против вас, тот с вами! И если один полюбит меня, он приведет ко мне отца, мать, жену, братьев и сестер! Из корысти так учат! – чтобы мой казначей туже набил сундук серебром! И из мести к людям! Потому, что пять лет назад видели, как родственники честили меня, будто проходимца! И сами же перед тем наплели тетям и дядьям про меня – мессия! А мессия подтирал сопли и бегал в догонялки с их детьми, твоими и моими братьями и сестрами!

Из года в год я выпутываюсь из паутины сказанного не мной. Оправдываюсь за то, что они хотят слышать! А слов все больше! И этому нет конца!

– Так брось все и беги! На побережье по моему слову тебя увезут, куда скажешь!

– Забьюсь я в щель, как мышь. Да от себя не уйти! Что будет с теми, кто понял словно Небесного Отца и поверил?

– А что будет с тобой?

– Что делают с ложными пророками, то сделают и со мной! Не здесь! Здесь меня не тронут. Людей побоятся! – Взгляд Йехошуа снова стал колючим. Он заговорил, словно размышляя вслух. – Я велел Кифе купить мечи! Но латинянам смута не нужна – они не вмешаются, пока не получат повод. Ждать меня будут в Ершалаиме.

– Не ходи туда. Латинский всадник убивает по навету…

– Сколько не ходить? Год? Другой? Мне шепчут, коль нет дурного в твоих словах, почему ты не идешь в Храм и не говоришь с лучшими книжниками? Раз я выгнал из Храма торговцев. Они опять там! В собрании Кифа и посланные высматривают наушников Абинадера и подосланных фарисеями врагов, что думают погубить меня. Фарисеи клевещут в народе, что я асуфи. Но здесь им никто не верит: многие знали моего отца, а мать всегда со мной. А тот, что родом из Кириафа, считает подношения в казну и докладывает о каждом моем шаге ершалаимскому совету.

– Так гони его!

– Он щит мой. Из первых уст они знают, что нет злого в моих мыслях и делах! – Йехошуа помолчал и молвил: – Но все решено, брат! Все решено! – Испугано глядя перед собой, он зашептал: – Услышь меня, Отец! Встань! Защити меня! Спаси от капканов, расставленных на меня! Защити меня Отец! Я верю в тебя! К тебе я уповаю! Отец, ты можешь многое! Если это возможно, пусть эта ноша перейдет от меня! Но пусть свершиться Твоя воля, а не моя! – и крупные капли пота выступили на его лбу и висках.

– Опомнись, брат! – Иааков тронул Йехошуа за локоть.

– А?- тот провел рукой по лицу, будто снимая паутину, и устало сказал. – Д-да. Сколько передумано и пережито! Для чего? Для того чтобы горстка невежд из своей корысти назвала тебя спасителем, бражничала в посты в чертогах, и, в насмешку над учителями закона, утверждала, что веселится с Женихом.

А следом придут те, кто зальют невинной кровью дорогу в Царствие Небесное! Не объяснить им, что не нарушить закон я пришел, но исполнить! Только яви чудо… – Йехошуа подавленно замолчал.

Перед Иааковом, облокотившись о колени, сидел чужой, замкнутый, усталый человек. Но глаза его непримиримо горели. Он упрямо поджал рот, как когда-то в детстве.

– Ты так веришь в…Небесного Отца?

– Он во мне. Голос Его все громче. И я не могу молчать, когда Он говорит моими устами!

– Значит, ты не отступишь? – с тревогой спросил Иааков.

Йехошуа не ответил.

– Сегодня я видел, как твое слово собрало людей и властвовало над тысячами! – сказал Иааков. – Расскажи мне о нем…

Йехошуа поднял на брата усталый взгляд.

– Не сегодня. Если ты насытился, иди! Мне надо побыть одному.

– Завтра я уезжаю. Увидимся ли?

– Увидимся. Храни тебя Господь.

Иааков отодвинул недоеденное блюдо и отер руки и рот. Братья обнялись. Иааков вышел и постоял у двери. Заметив Кифу, он сказал:

– Выведи меня через задний двор.

Иааков переночевал в таверне. Он рассказал Иехуде, что «мессия» их брат. Младший выслушал недоверчиво. Наутро они отправились в Сепфорис. Дома братьев стояли рядом. Несколько дней побыли с семьями и после шабат уехали в Кесарию.

Кряхтя от боли, старик с трудом поднялся по трем мраморным ступенькам и передохнул, уцепившись обеими руками за посох со значком Синедриона на набалдашнике. Округлая шапка, накрытая темно коричневым талитом, казалась несоразмерно огромной сухому телу старика и маленькому бледному личику, всегда злому из-за подагрической боли.

Двое слуг по сторонам было поддержали его под руки. Но старик отпихнул одного локтем и, пережидая боль в бедре, сквозь зубы выдавил:

– Убирайтесь.

Он пригладил седую бороду с серым пятном у нижней губы и заковылял дальше.

Навстречу Ханане из глубины комнаты, заставленной по углам высокими зажженными светильниками, вышел мужчина лет пятидесяти в халате поверх домашней одежды священника и простоволосый. Густая черная борода с проседью и пейсы на висках вились мелкими колечками. Невысокого роста, плотный и подвижный, мужчина почтительно под руку довел старика к деревянному креслу и подвинул к его ногам стульчик. Сел напротив старшего на низкую скамейку, обитую сафьяном, и облокотился о колени. Несмотря на почтительность, движения мужчины были властны.