Валерий Осинский. - Предатель.

– Поверят! И вырвут у змеи жало! Пойдешь с арамейцем. Я говорил с Хизкией. Будешь хранить их казну. На это ты годен. Когда он отправит вас смущать народ, придешь в Ершалаим и сделаешь, как сказано.

У входа послышался шорох. Иехуда проворно, как крыса, выглянул наружу.

– Мыши, – сказал он, вернувшись. – А что мне будет за то?

– Корыстное отродье! – сердито сказал Бенайя. – Не клацай на меня клыками. Помни, кто сделал тебя человеком! Получишь свое! Иди.

Пятясь, Иехуда вышел.

Билха, старшая среди женщин, пыхтя и отдуваясь, поспешила к Хизкии. Ее большие груди, как студень, колыхались под туникой, заштопанной там и тут. Поношенный головной платок сполз на седую макушку, а две бородавки на щеке и подбородке, поросшие белыми волосами, побагровели от усердия.

Билха пришла к Бенайе, – как ходила к другим старикам, – прибрать судно у порога, – старик страдал недержанием, но не мог оскверниться прикосновением к нечистому, – и услышала разговор…

Ее жизнь была в закваске хлеба и стирке лохмотьев. Из закона она знала лишь то, что знает правоверная женщина о своем месте в этой жизни, и строго требовала с товарок общины соблюдать обряд. Йехошуа, по ее разумению, никого не обидел, а его замыслили распять, как раба! Это потрясло старуху.

Едва переводя дыхание, она осторожно постучала о косяк и не посмела войти на зов Хизкии. Эфимеревт, накинув халат, выглянул. Билха зашептала ему про заговор.

– Равви знает! – ответил Хизкия. – У него достанет врагов. Пусть хоть один остается на виду, чтобы ведать их замыслы. Об остальном позаботится Вседержитель.

В распахнутую дубовую дверь таверны Варфаламея Жирного близ торгового пирса Кесарии слышались возбужденные голоса, звон и стук монет о дощатые столы: перекупщики подбивали барыш и рассчитывались с поденщиками. От гавани несло гнилым илом и тухлой рыбой, а из кухни пахло жареным мясом и кислым вином.

У дверей на старых канатах, драных тюках и просто на земле поденщики в рванье дожидались своих старшин. К Варфаламею набилось греков, сирийцев, иудеев и людей неизвестного племени и рода занятий, коих всегда достаточно в портовых городах внутреннего моря империи.

Сухощавый молодец с горбатым носом и в иудейской шапочке набекрень сосредоточенно пересчитывал стопки серебра. За соседними столами тоже считали. Каждый свое.

Двое, рассевшись по сторонам от горбоносого, следили за тем, как он сильными пальцами сложил в столбик иудейские сребреники, затем сгреб их в кожаный мешочек, туго затянул шнурком и спрятал деньги в кожаный пояс.

Греческие драхмы и статиры торговец ссыпал в другой мешочек.

От римских динариев он указательным пальцем со сломанным ногтем проворно, по одному, перекидал в горсть медные ассарии, кодранты и лепты. Высыпал медь горкой на стол, и пересчитал оставшееся серебро. Затем несколько римских динариев подвинул заросшему волосами кургузому крепышу в круглой греческой шапочке и в широких персидских шароварах.

– Это тебе и людям, Таргак, – сказал он на эллинском с сильным арамейским акцентом.

Крепыш, старшина грузчиков, по виду египтянин или беглый раб, смахнул деньги в бездонный карман и жадными глазами проводил в кожаный мешочек торговца римское серебро. Взгляд его споткнулся о золотую рукоять кинжала, торчавшего за поясом молодца, – невзирая на римский запрет носить оружие, в Кесарии почти каждый держал оружие при себе: надежное предупреждение бесчисленным ворам и грабителям. Крепыш с поддельным равнодушием отвернулся от денег. Он давно имел дело с торговцем. Тот слыл отчаянным, – внук заговорщика! – и был скор на расправу. Нож с золотой ручкой достался ему от деда. Вигилам, что иногда задерживали мужчину, торговец говорил, что это не оружие, а украшение, и откупался от них.

Торговец брил лицо гладко на латинский манер. Но носил халат правоверных.

– Это тебе, Иехуда. Передашь отцу, – отдал мужчина второму мешок с римским серебром.

Младший брат, поджарый, с аккуратной клиновидной бородкой и усиками, не пересчитывая, засунул деньги за пояс.

– Хозяин! Вина и еды! – крикнул горбоносый.

За соседними столами уже обмывали удачный день.

Иаакова Лепешку (прозвище пристало к нему с детства) невзирая на молодость, знали на побережье все торговцы скотом, вином и лесом, перекупщики, строительные подрядчики, контрабандисты, рыбаки, грузчики и вигилы. Иааков не брезговал никакой прибылью. Ныне он расторговался ливанским лесом для Рима и шерстью для…да Бог его знает для кого! Лишь Вседержителю известно место на границе Дакии у берега Эвксинского понта, куда поплывет товар. Поденщики только-только закончили погрузку пяти кораблей.

– Когда тебя ждать назад? – спросил Таргак.

– Через неделю. Мы с Иехудой идем слушать проповедника из Назарета, – ответил Иааков и устало отер широкой ладонью потное лицо.

– За пять лет все его видели, кроме нас, – сказал младший брат.

– Говорят, он творит чудеса. Лечит и воскрешает мертвых! – одобрительно кивнул Таргак.

– Вот и поглядим, что за чудесник объявился в Назарете, – криво ухмыльнулся Иааков. – Пока оттуда были лишь бараны с изъяном, да кислое вино.

Трое беззвучно засмеялись, вспомнив первую сделку Иаакова: тогда его надули земляки, он успел перепродать товар такому же зеленому дурню, и вернул вложенное.

С тех пор Иааков объездил сушей и обошел водой почти все внутреннее море империи, плавал в Эвксинский понт. Бывал в Риме и добрался до Галлии. Повидал всякое, ничему не удивлялся и понял, что деньги – это власть, уважение, свобода. Для денег нет сословий, племени и веры: даже боги любят богатство. Стань счастливым, и все, кто рядом, получат толику от твоих щедрот. В пророков Иааков не верил. Но решил взглянуть на шарлатанов, что обманывают дурней за их деньги.

Люди Таргака дважды нетерпеливо заглядывали в таверну: они ждали оплаты, чтобы скорее промочить горло вином. Таргак допил и ушел, не прощаясь. Братья молча доели баранину, велели хозяину подсыпать овса лошадям и по закопченной лестнице отправились в свою конуру выспаться перед дорогой.

В таверне зажгли светильники. В вечернем сумраке по длинному коридору плавал кухонный чад.

…На второй день двое на конях приехали в Капернаум. По слухам, «проповедник» ходил в этих землях. Все придорожные ливаны заняли паломники – негде было приткнуться. Верблюды и ослы теснились у поилок. Люди сновали по двору, или, в пыли усевшись в кружок, толковали про «мессию».

Не найдя места, братья отправились в центр города в богатую таверну.

Здесь на втором этаже нашлась комната с кроватью на двоих. Расседлали лошадей. Иехуда кинул себе подстилку на пол и за Иааковом спустился вниз.