Людмила Милевская - А я люблю военных…

– И давно объявился?

– А и не то чтобы. Месяца два назад объявился Лаврушка-то. Непутевый он. Непутевостью своей Лавр прямо-таки в отца, покойника, пошел. Помнится мальцом был…

«Э-э, – подумала я, – сейчас заведет шарманку: конца и края не видно. Вот есть же такие люди, до сути никак не могут добраться. Все их по периферии носит. То ли дело я, – всегда зрю в корень!»

– Бабушка, вы бы про то, как он объявился, – решительно вернула я к теме старушку.

– А месяца два назад объявился, – легко вернулась она. Все равно, видно, ей о чем говорить – лишь бы рот не закрывался.

– А где он был до этого?

– Да говорю же: лет тридцать слыхом не слыхивали о нем. Как в тюрьму его определили, с тех пор и пропал. Думали помер уж, ан нет, живой оказался. Приехал и у меня поселился. Мне не жалко, места много. Он и денег давал. Были денежки у него. Я так и нарадоваться не могла: Лаврушка прям-таки сам на себя не похож, тихий такой, правильный, ангел чисто. Даже за водкой меня не гонял.

– Не гонял за водкой? Чем же занимался он здесь тогда? – удивилась я, уже просвещенная о нраве Лаврушки.

– А дома сиднем, непутевый, сидел, ровно сыч. Носа на улицу не показывал, боялся усё. Так и усё равно не уберегся. Понаехали тут архаровцы. Все окна из автоматов повысадили. Вон, фанеркой пришлось забить, – кивнула на дом старушка.

– Прямо в вас и стреляли? – спросила я, изумляясь ее спокойствию.

– Не-а, я в тот час в сельпо за хлебом пошла. Трудно уж самой печь. Уж руки не те, и ноги не те, спина вот…

Я нетерпеливо ее перебила:

– И что же, бандиты убили Лавра?

– Не-а, утёк он. Думала, как сыч сидит, а он, поганец, в погребе лаз прогрёб. Вот и утек, но чуть попозжее объявился и на голову мою Федота приправил.

Долго уговаривал, а как согласилась, так снова пропал. Дружок его чуть позже Федота привез, мол Лавр попросил. С тех пор и живет у меня горемыка, а Лавра больше не видала. Денег, правда, оставил, когда на Федота согласилась я, оставил и сгинул опять. Говорила ему, пусть мучается Далилка, тяжело мне, а он ни в какую.

Сказал, что Далилка уехала куда-то, а Федот, говорит, деревенским воздухом подышит пускай. Ему, мол, перед смертью полезно.

– Перед смертью молиться полезно, – заметила я и попрощалась с бедной старушкой.

По пути Сергей и Харакири пытались узнать какой мне удалось разжиться информацией. Я молчала и лишь отмахивалась, погруженная в свои мысли.

«Много будут знать, раньше состарятся,» – решила я, не понимая их настойчивости.

Они же не отставали. Особенно Харакири, который обижался и все бубнил:

– Сама же говорила, что все мы члены БАГа, и сама же теперь молчит.

Когда же он стал слишком наседать, я прикинулась спящей. Харакири, упрямец, долго меня тормошил, пока Сергей не сказал:

– Оставь ее, пускай поспит, намаялась, бедная.

В голосе его явственно слышалась столь необходимая мне нежность.

«И все же он очень мил,» – подумала я, действительно засыпая.

«Сосновый коридор». Наконец-то. Времени нет. Послы Микадо вот-вот пройдут вдоль раздвижных перегородок, с рисунками сосен на морском берегу. В Белый Кабинет сегуна. Близится время. Почти десять…

Асано Наганори укрылся за раздвижными перегородками – стенами коридора. Из Зала Приемов в Белый Кабинет медленно шествует начальник охраны, Кадзикава Ёритору.

«Враг! Меч из ножен! Асано Наганори не потерпит бесчестия!»

Он изготовился. Мелькнула мысль: «Жаль! Нет длинного меча. Запрещен во дворце сегуна. Не беда. И коротким достану.»

Тускло блеснул клинок. Асано молнией вылетел из-за перегородки.

– Знаешь, за что мщу! – крикнул он, замахнувшись мечом.

Грозно надвинулся на Ёритору. Чуть промедлил, глядя в глаза. Впитал смертельный ужас врага.

– Стой, безумец! Стой! – грянул окрик.

Меж Наганори и Ёритору вклинился престарелый Кира Ёсинака. Незаметно появился из Белого Кабинета. Раскинув руки, прикрыл начальника охраны.

– Зарублю! – рявкнул Асано.

– Руби старика, – содрогаясь, ответил Кира. – Тебе отомстят. Отрубят голову. Ты обнажил меч во дворце. И мой клан…

– Уйди! – теряя самообладание закричал Асано.

– Нет, – возразил старый самурай. – Я церемониймейстер двора. Под угрозой прием. Одумайся! Еще могут простить.

За спиной Кира в оцепенении застыл Ёритору. Холодный пот стекал с его лба.

«Проклятый Кира! Встал на пути! Не смогу дотянуться коротким мечом! Злейший враг, Ёритору, спрятался за чужой спиной! Недосягаем!»

Асано потерял голову.

– Получай, старик! Не будь упрямцем! – рассвирепел он.

Плашмя ударил мечом. Еще! Еще!

Кира упал. По лицу заструилась кровь. Ёритору очнулся, перехватил руку Асано, удерживая меч. Набежали люди.

– Убью! – рычал Асано.

Его повалили на пол. Обезоружили.

Уже в руках стражи Асано крикнул:

– Я отомстил! Теперь отомстил!

Отважный Наганори сошел с ума?! Кому отомстил? Дряхлому старику? Церемониймейстеру?

Никто не понял выкрика Асано. Его грубо поволокли в Янаги-но ма – «Ивовую комнату» – заперли, выставили стражу.

Велик клан Асано. Но… Скоро решили судьбу самурая. В одиннадцать перевезли из эдосского замка в особняк Тамура Укёдаю. Собрали экстренное заседание правительства. Его возглавил сегун!

Как наказать наглеца? Очевидна ли вина? Не помутился ли разум Асано?

Приговор огласили к полудню. Сочли: вина очевидна. Обнажил меч во дворе сегуна. Из мести напал на безоружного самурая. Опозорил правительство в глазах послов. В глазах Микадо! Не безумен, сам признал. Напал из мести.

Приговор гласил:

«Асано Наганори пожаловать указом о смерти! Предписать сэппуку. Личное имущество конфисковать. Клан Асано расформировать.»

Великая милость!!!

За Асано заступились. Многие помнили его благодеяния. Другой бы не знал снисхождения. Покрыл бы себя бесчестием. Другой, не Асано.

Все не любили бесчестного изменчивого, «как плывущее облако», Кира, распутного, алчного и жестокого. Ему никто не поверил. Он говорил, что грудью защищал Ёритору.

Представить невозможно! Кира защищает кого-то!!!

Решили: Асано говорит правду. Мщение предназначалось именно Кира Ёсинака.

Вечером того же дня Асано Наганори покончил с собой, соблюдая ритуал. По обычаю, голову ему после сэппуку отсек лучший друг и главный вассал, истинный гиси Обоси Кураносукэ.

Посмертное послание, дзисей, оставил Асано Наганори.

Сумитомо утирал слезы, читая посмертные стихи друга. Более всех понял подтекст. Но… В воздухе повис вопрос Асано.

«И все ж – почему?»