Джек Кетчам - Девушка напротив

Но мгновение спустя звуки все же прекратились, и послышались поднимающиеся шаги.

Эдди и Уилли. Оба раскрасневшиеся, рубашки расстегнуты. Талия Уилли напоминала жирный, мертвенно-бледный бочонок. Они не обратили на нас внимания и направились к холодильнику. Взяли колу для Уилли и «Буд» для Эдди, и стали рыться в поисках еды. По-видимому, там ничего не нашлось, потому что они закрыли дверцу.

— Надо ей устроить, — говорил Эдди. — А то мало плачет. Не трусиха.

Мне это внушало отвращение, а вот Эдди был совсем из другого мира. Голос — как лед. Толстым и уродливым был Уилли, но по-настоящему воротило меня от Эдди.

Уилли засмеялся.

— Так она вся уже выплакалась, — сказал он. — Ты бы видел ее в тот день после душа.

— Ага. Наверно. Как думаешь, может, Донни и Рупору тоже что-то прихватим?

— Ничего не просили. Захотят — придут и возьмут.

— Жаль, пожрать нечего, чувак.

И они снова пошли вниз. Опять не обращая на нас внимания. Меня это устраивало. Я посмотрел им вслед.

— А потом что делать будете? — спросил Эдди. — Его голос доносился до меня словно клубы ядовитого дыма. — Убьете ее?

Я застыл.

— Нет, — сказал Уилли.

Он сказал еще что-то, однако, голос потонул в стуке шагов по лестнице.

Убьете? Это слово холодком скользнуло по моей спине. Будто кто-то наступил на мою могилу, как сказала бы мать.

Это сделал Эдди, подумал я. Это сделал он.

Огласил очевидное.

Я думал, как далеко это может зайти, думал, чем это закончится. Думал условно, как над задачей по математике.

А двое детей обсуждали это с невообразимым спокойствием, попивая колу и пиво.

Я подумал о Рут, лежащей в спальне с мигренью.

Подумал о том, что они там, внизу, делают. Без присмотра, да еще и с Эдди.

Это могло произойти. Да, могло.

Это могло случиться внезапно. Почти случайно.

До сих пор мне не приходило в голову, с чего я думал, будто с Рут все под контролем. Думал и все.

Она ведь была взрослой, так ведь?

Взрослые такого не допустят, верно?

Я посмотрел на Сьюзен. Если она и слышала, что сказал Эдди, то виду не подала.

Дрожащими руками, боясь прислушиваться, и не меньше — не прислушиваться, я взялся помогать Сьюзен.

После этого Эдди приходил каждый день, около недели. На второй день пришла и его сестра Дениз. Вместе они насильно кормили Мэг крекерами, которые она не могла есть, потому что всю ночь провела с кляпом, а воды не давали. Эдди рассвирепел и врезал ей по лицу алюминиевым карнизом, отчего тот погнулся, оставив широкий красный след на ее щеке и разбив нижнюю губу.

Остаток дня они снова упражнялись на ней, как футболисты на манекене.

Рут практически не заглядывала. Головные мучили ее все чаще и чаще. Она жаловалась, что кожа зудит, особенно на лице и руках. Мне казалось, что она поубавила в весе. На губе вылезла болячка, да так и не проходила. Даже со включенным телевизором можно было слышать, как она заходится наверху глубоким, грудным кашлем.

Без Рут запрет на прикосновения был забыт.

Начала все это с Дениз. Она любила щипаться. Для девчонки ее возраста у нее были необыкновенно сильные пальцы. Она впивалась в плоть Мэг и выкручивала, требуя, чтобы она плакала. Мэг держалась долго. Тогда Дениз удваивала усилия. Любимой ее целью были груди — поскольку их она всегда оставляла напоследок.

И тогда, как правило, Мэг все-таки плакала.

Уилли любил швырнуть ее на стол, стянуть трусики и бить по заднице.

Идеей Рупора были насекомые. Он бросал ей паука или сороконожку на живот, и наблюдал, как она ежится от ужаса.

Кто меня удивил, так это Донни. Думая, что никто не видит, он клал ей руку на грудь или легонько сжимал, или же щупал между ног. Я замечал это не раз, но ничем себя не выдал.

Он делал это нежно, словно любовник. А однажды, когда кляпа не было, я увидел, как он ее целует. Поцелуй был неловкий, но по-своему нежный и на удивление скромный, благо он мог делать все, что душе угодно.

Потом однажды Эдди пришел, смеясь, с собачьим дерьмом в пластиковом стаканчике, и ее уложили на стол, Рупор зажал ей ноздри, пока ей не пришлось раскрыть рот, чтобы вдохнуть, и тогда Эдди вывалил дерьмо туда. С тех пор ее никто больше не целовал.

В пятницу я весь день проработал во дворе, а в четыре отправился к Чандлерам, и еще на подходе услышал радио, орущее из задней двери, так что я спустился вниз, где обнаружил в нашей группе очередное пополнение.

Молва расходилась.

Там были не только Эдди и Дениз, но и Гарри Грей, Лу и Тони Морино, Глен Нотт и даже Кенни Робертон — дюжина человек, если считать Мэг и меня, столпилась в тесном убежище — и Рут стояла в дверях, улыбалась и наблюдала, как они толкают Мэг плечами и локтями из стороны в сторону, как шарик в пинболе.

Ее руки были связаны за спиной.

На полу валялись банки из-под пива и колы. Сигаретный дым висел под потолком серым дрейфующим облаком. Заиграла старая песня Джерри Ли Льюиса, «Breathless», и все рассмеялись и начали подпевать.

В конце концов Мэг осталась лежать на полу, рыдая, вся в синяках. Мы же промаршировали наверх, чтобы подкрепиться.

Мое кино продолжалось.

Дети приходили и уходили всю следующую неделю. Обычно они ничего не делали, только смотрели, но я помню, что Глен Нотт и Гарри Грэй делали, как они это называли, «сэндвич» — пока Рут не было поблизости — терлись об нее спереди и сзади, когда она висела на веревках, прибитых к балке под потолком. Помню, как Тони Морино принес Рупору дюжину садовых слизней, чтобы обложить ими все ее тело.

Но если не было больно, Мэг крепилась. После случая с дерьмом ее непросто было унизить. И напугать нечем. Казалось, она смирилась. Словно все, что от нее требовалось — ждать, и рано или поздно нам все это надоест, все закончится. Бунтовала она редко. А если бунтовала, мы звали Сьюзен. Но до этого почти никогда не доходило. Теперь она скидывала и натягивала одежду буквально по команде. Скидывала — только когда мы были уверены, что Рут не придет, либо когда сама Рут того требовала, что случалось нечасто.

А в основном мы торчали за столом, играли в карты или в «Улику», попивая колу, листали журналы и болтали, будто Мэг вовсе не было — иногда только выдавая что-нибудь насмешливое или оскорбительное в ее адрес. Издевательства сделались привычными. Она сближала нас, как сближает общая добыча — она стала центром нашего клуба. Почти все свободное время мы проводили там. Стояла середина лета, а мы были бледные из-за того, что постоянно торчали в подвале. Мэг сидела или стояла там, связанная и безмолвная, и в основном мы ничего от нее не требовали. Потом у кого-нибудь рождалась новая идея — новый способ с ней позабавиться — и мы ее воплощали.