Зигмунт Милошевский - Ярость

Мужчина даже не дрогнул. Земста отметила, что он был болезненно бледным, как будто страдал анемией или потерял множество крови. На листке она записала: морфология.

Врач глянула в сторону коридора. Пан Марек стоял, опершись о стену, и наблюдал за тем, что происходит в изоляторе. Бдительно, но терпеливо. Тем не менее, она понимала, что наверняка у него есть более срочная работа, чем пялиться на разговор с типом, который даже не отзывается. Тереза кивнула в знак того, что сейчас заканчивает.

— Ладно, я уже ухожу. Приду еще после вечернего обхода, хорошо? Вполне возможно, у вас будет желание поговорить. Большее, чем к еде. — Она заставила себя улыбнуться и указала на оставшуюся после завтрака посуду. Какао было выпито до дна, но вот бутерброд с сыром был нетронут. — Вы кушайте, хорошо? Такой крупный мужчина на какао далеко не зайдет.

Земста поднялась и подошла к двери, когда мужчина затрясся в кратком приступе сдавленного по причине закрытых губ кашля. Странно, это в чем-то было похоже на кашель, немного на рвотный рефлекс. Врач обернулась. Подозреваемый сидел на кровати в той же позе, взгляд уставлен в стену, но пальцы стиснуты на постельном белье. Тереза понимала, что он затрачивает массу усилий на то, чтобы сдержать приступ, но глаза сделались стеклянными.

Врач подошла поближе. Мокрый бронхиальный кашель, легкие пытались избавиться от скопившихся в них выделений, в поликлинике она слышала такой сотни раз. Попытка сдержать такой кашель не имела смысла, во многих случаях тело в борьбе за здоровье бывало умнее человека.

В глазах мужчины появилась паника. Как будто бы несчастный приступ кашля представлял собой угрозу. Как мог он сражался со своими бронхами; если бы не обстоятельства, все это могло бы показаться комичным.

Сотрясаемый спазмами, мужчина быстро начал выходить из своей роли. Он глянул на Земсту с истерией в глазах, самое мгновение от доли секунды, но этого хватило, чтобы Тереза укрепилась в уверенности, что ни о какой невменяемости нет и речи.

В конце концов кашель сделался легче. После приступа мужчина тяжело дышал носом.

Что-то здесь было не так.

Земста кивнула пану Мареку, который сразу же вошел в помещение изолятора и вопросительно глянул на нее.

— Подойдите, пожалуйста, с пациентом к окну.

Из ее голоса улетучились всяческие нотки сочувствия и эмпатии, сейчас она была пани ординатор. Ну еше и отоларинголог. Одноразовых перчаток у нее не было, не было зеркала и шпателя, но Тереза посчитала, что в горло может заглянуть и так. Что-то в этом кашле ее беспокоило.

Мужчина послушно встал с постели, пан Марек взял его за плечо.

Только сейчас Земста заметила, что кровать была застелена очень странно. Изголовье было покрыто покрывалом очень тщательно, настолько тщательно, что в ногах выступало полметра одеяла и простыни. Так постель никто не стелил.

Тереза подошла и решительным движением сорвала покрывало. Ничего. Подушка накрыта одеялом. Она подняла одеяло, снова ничего. Подушка на простыне. Она уже собралась отложить одеяло на место, но заглянула еще под подушку.

И она со свистом втянула воздух. Простынь под подушкой и вторая сторона подушки были напитаны кровью, словно мужчина исходил кровью целую ночь.

Что-то здесь было не так.

— Откройте рот, — сказала Земста, подходя к окну.

Мужчина трясся и крутил головой, в глазах его стояло такой граничный испуг, что, несмотря ни на что, Терезе Земсте сделалось неприятно.

— Не надо, пора прекратить эти дурацкие игры. Все мы знаем, что с вами ничего не случилось, и что заключение я могла бы написать прямо сейчас. Я врач и только хочу вас обследовать. Так что не глупите и откройте рот.

Она склонилась вперед, а мужчина открыл рот.

Тереза Земста заглянула в кровавую яму и тут же об этом пожалела.

Из куколки доктора надкомиссара Ярослава Клейноцкого вышла бабочка. Предыдущий Клейноцкий со стеклами очков толщиной с противотанковою бойницу, борода и трубка были взятым из учебника примером эксцентричного интеллектуала, который все свои высказывания делит на проницательные, иконоборческие и заставляющие задуматься.

Клейноцкий образца 2013 года от Рождества Христова производил впечатление пятидесятилетнего академического ученого, который после многих лет счастливого и наполненного счастьем союза с собственной библиотекой влюбился в грудастую студентку. Он сбрил бороду, очки поменял на контактные линзы, твидовый пиджак — на блузу с капюшоном, а практичную прическу новобранца — на напитанный гелем ежик. И при этом о, наверняка, был уверен, что эти операции омолодили его лет на двадцать.

Он ошибался.

— Господа наверняка не знают, разве что вы прослеживаете меня на фейсе, — Клейноцкий одарил собравшихся вопросительным взглядом, когда же те отрицательно покачали головами, вернулся к заключению. — Моей малой страстью является прослеживание польскости в польском языке. И я считаю, что где-то в мрачных лексических буреломах находятся слова, являющиеся ключом польской тождественности, которые лучше всего определяют специфическое надвислянское отношение к себе, к ближним и ко всему миру вообще.

От кофе он отказался, вытащил из спортивной сумки бутылку воды без газа и пластиковый контейнер с проросшими зернами.

— Таким словом является «паждзерж». [90] paździerz — деревянистые части сухих стеблей льна или конопли, отделившиеся от волокон; от волокон отпадает после трепания. На русский язык переводится как «костра». В словарях присутствуют еще два перевода «лыко» и «мочало», но, похоже, это из другой оперы. От этого слова произошло название месяца октября в польском языке: październik. Автоматический переводчик дает значение «холодный туман», что, согласитесь, с октябрем тоже вяжется. Но далее по тексту мы убеждаемся, что Клейноцкий имеет в виду все же «костру» (хотя ДСП из костры? Это же сколько льна или конопли перетрепать нужно!?). Обратите внимание, во-первых, фонетически это слово просто не может быть более польским, любому иностранцу придется потратить неделю, чтобы научиться это слово выговаривать. Благодаря чему, оно становится элитарным, эндемически [91] Эндемический — свойственный определенной географической местности, местный; еще: отличающийся эндемиками — редкими, уникальными, только данной местности присущими растениями, животными (а по мнению Клейноцкого — еще и звуками, словами). польским, уже своими фонемами оно защищает от чужаков доступа к скрываемым в нем значениям. Во-вторых, в своем первоначальном значении оно означает деревянистые части сухих стеблей льна или конопли, отделившиеся от волокон посредством трепания. Вы чувствуете, господа, в этой сцене повеяло чем-то из Реймонта. [92] Реймонт (Reymont) Владислав Станислав (7.5.1867, с. Кобеле-Вельке, — 5.12.1925, Варшава), польский писатель. Странствовал с бродячей труппой, был учеником портного, ж.-д. служащим. В литературе выступил в 1893. Творчество Р. сочетает традиции критического реализма с элементами натурализма и символистскими тенденциями. В сборниках «Встреча» (1897), «Перед рассветом» (1902), в повести «Справедливо» (1899) натуралистически показан быт деревни. В романах «Комедиантка» (1896) и «Брожение» (1897) изображены нравы провинциального чиновничества и актёрской среды; в многосюжетном романе «Земля обетованная» 1–2 (1899) воссоздаёт быт и «дела» лодзинских текстильных магнатов. Вершина творчества Р. — роман «Мужики» (т. 1–4, 1904 — 09; Нобелевская премия, 1924; рус. пер., 1954), в котором дана картина сельской жизни с её резкими классовыми столкновениями, общественными и психологическими конфликтами. Автор исторической трилогии «1794 год» (1913 — 18) — о внутриполитическом положении Польши конца 18 в. и патриотическом движении Тадеуша Костюшко. — БСЭ Солнце заходит над полями, а крепкие мужички переминают и треплют стебли льна. Ибо нужно избавиться от падзержи, чтобы иметь возможность соткать сорочку на эти великолепные бюсты.