Ирина Лобусова - Праздник Святой Смерти

— Вы позволите посмотреть? — Крестовская поднялась с места. — Это действительно очень важно. Проведите меня на кухню.

Конечно, с ее стороны это было наглостью. Раевская могла сказать, что осмотр кухни — только с ордером прокурора. Но вместо этого она тоже поднялась и повела ее за собой.

На кухне было заброшено и пусто. Было ясно, что здесь давно уже не готовят, не пьют чай по вечерам. Сердце этого дома умерло, и несчастная мать умерла вслед за ним.

Зина заглянула почти во все шкафы. Раевская следила за ней безучастным взглядом. Везде царило запустение. Не было ничего, даже отдаленно напоминающего перец. И было понятно, что на этой кухне давно не убирали. Пыль покрывала все.

— Что вы ищите? — наконец спросила она.

— Это для расследования. Необходимо, — Крестовская отвела глаза в сторону.

— Я не готовлю, — мертвыми глазами женщина смотрела в окно.

— Даже для мужа? — не выдержала Зина.

— Мне все равно, что он ест.

Вдруг, закрыв лицо, Раевская зарыдала. Крестовская переждала, пока первый приступ плача пройдет, затем спросила:

— Расскажите мне о женщине, к которой хочет уйти ваш муж. Кстати, он живет дома?

— Да, дома. И я ничего не знаю о ней.

— Это неправда, — Зина говорила твердым тоном. — Каждая женщина будет выяснять все о сопернице. И вы не исключение. Почему же вы не хотите со мной говорить?

— Я не выясняла, — Раевская пожала плечами. — Их было много. Нельзя же выяснить обо всех.

Было понятно, что она лжет.

— Уходите, — внезапно сказала Раевская. — Дело не в вас. Мне просто невыносимы люди. Вам лучше уйти.

И Зина ушла, аккуратно притворив за собой дверь.

Когда порыв ветра захлопнул форточку во второй раз, Галина Петровна Ветрова, директор детского дома, встала и, резко закрыв все, полностью, окно, рявкнула на завхоза:

— Долго еще будет продолжаться это безобразие? Три человека одновременно! Вы в своем уме?

Завхоз сжалась в своем кресле. В детском доме она работала всего полгода, но было уже ясно, что с директрисой вряд ли сработается. Уж слишком жестким был характер старой большевички, закаленной в боях гражданской войны. «Компромисс» и «способность договариваться» были словами, которые никогда не употреблялись в детском доме. И сейчас Ветрова просто не могла скрыть своего раздражения!

Ну еще бы — целых три человека, работницы кухни, уволились из детского дома в течение одного дня по совершенно непонятной причине! А воспитанников дома нужно было кормить три раза в день. И посуду мыть после этих кормлений. И еду готовить — пусть самую простую, но все же…

Избалованная повариха Семеновна тут же стала в позу и заявила, что мыть посуду не будет, да и прочей технической работой заниматься не будет — не для того, мол, она училась и на кухне столько лет работала! Пусть завхоз сама становится и посуду моет.

Остальные кухонные работницы тоже отвели глаза. Рук не хватало. И обед, и ужин опоздали почти на час. Ветрова была в ярости! Завхоз ходила с заплаканными глазами. Над детским домом сгустились нешуточные тучи. А бури, надо сказать, в последнее время становились все страшней и страшней.

Характер Галины Петровны, и без того сложный, еще больше испортился после происшествия с маленькой цыганкой, которая сбежала из детдома. А потом, по слухам, ее нашли убитой. Впрочем, подробностей никто толком не знал.

Но у Ветровой однозначно были неприятности. Недаром к ней все время из НКВД ходили. И, по слухам, очень даже высокие чины.

Мало было неприятностей — и вот тут такое происшествие с кухней! Директриса орала на завхоза, как на девчонку, целых полчаса. Припомнила все — от рухнувшего под окнами тополя до трещин в туалете. И пригрозила, что если узнает, что кухня осталась без работников из-за плохого характера завхоза, то отдаст ее под суд. Словом, экзекуция была долгой и безжалостной, и на кухню завхоз зашла с распухшим носом и красными глазами — начать готовить завтрак нужно было в семь утра, и всё надо было как-то организовать.

Но на кухне ее ждал сюрприз. Вместе с поварихой Семеновной ей навстречу поспешила какая-то молодая женщина.

— Вот это Катя, — сказала повариха, — она хочет работать на кухне. Чудом ее нашла, когда вышла в магазин рядом!

Завхоз критичным взглядом оглядела женщину. Была она молодой, высокой, светловолосой. Крашеные, совсем светлые волосы были аккуратно собраны под чистым белым платком. Несмотря на то что она была одета очень просто, совсем не выглядела простоватой. Впрочем, ни потрепанная юбка, ни старая, вытянутая кофта крупной вязки не портили впечатления. Новенькая, в целом, завхозу понравилась, но она не хотела показывать это сразу.

— А что ты умеешь делать? — строго спросила, глядя исподлобья.

— Да все что угодно! — с жаром ответила Катя. — Что скажете, то и сделаю. Мне очень работа нужна. Любая.

Говор у нее был простоватый, как у сельской жительницы, и завхоза это окончательно успокоило. К таким женщинам, истощенным, голодным, бегущим в город из изничтоженного, обескровленного коллективизацией и голодом села, она давно привыкла. Среди работниц детского дома таких было много. Город еще не успел их развратить. Работу свою они выполняли добросовестно, и им можно было доверять.

— Откуда ты родом? — спросила завхоз с большей теплотой в голосе.

— Село Краснознаменка, Беляевский район, — женщина потупила глаза.

— Ну, хорошо. Оставайся, — решилась завхоз и повернулась к Семеновне: — Ты тут ей все покажи. И насчет посуды тоже. Утром и оформим.

Повариха была на седьмом небе от счастья, а когда завхоз ушла, от полноты чувств даже стала напевать себе под нос. Страшный вопрос с посудой решился! Это радовало ее больше всего остального.

— Значит, так, Катя, покажу, что надо подготовить к завтраку, — и Семеновна принялась перечислять. Во время этой длинной тирады женщина переминалась с ноги на ногу, довольно нетерпеливо. А когда повариха закончила, вдруг сказала:

— А можно, я прямо здесь, на кухне переночую? Мне просто некуда идти!

Это обрадовало Семеновну еще больше, и она воскликнула:

— Конечно оставайся! Так даже лучше. Прямо в шесть утра и начнешь.

Слово за слово — Катя сбегала за своей сумкой и к полному восторгу поварихи извлекла из нее бутылку деревенского самогона. Этим жестом, от которого Семеновна окончательно растаяла, она покорила ее сердце.

На столе тут же появились остатки позднего ужина, и пошло застолье. Когда самогона оставалось в бутылке меньше чем наполовину, а женщины давно перешли на «ты», новая работница вдруг спросила: