Ирина Лобусова - Праздник Святой Смерти

Офицер занял место за столиком в углу. Достал ручку, блокнот. Крестовская принялась расхаживать по камере, хрустя костяшками пальцев. Нервное напряжение ее было страшным. Сесть она не могла.

Скрипнула дверь. Охранник ввел в камеру цыганку. Руки ее были скованы наручниками за спиной. Машинально охранник потянулся к рукам арестованной, чтобы их снять — женщин принято было расковывать, но Зина опередила его, крикнув:

— Не снимать!

Вздрогнув, охранник вышел. Крестовская уставилась в лицо цыганке. Аза Голубова, попав в тюрьму, мгновенно подурнела. Раньше она была дородная, яркая, теперь же, облаченная в серый халат, она поблекла, побледнела и потерла всю свою привлекательность. Она сильно похудела, под глазами были синяки, лицо было разбито довольно сильно — рассеченная щека, на губах запеклась кровавая корка. На шее остались фиолетовые следы, словно ее душили. Зина вспомнила слова Бершадова о том, что с цыганкой уже проводили допросы.

— Сесть, — скомандовала Зина.

К ее удивлению, цыганка сразу же послушалась и опустилась на стул. Рывком схватив ее скованные руки, Крестовская зацепила их за спинку стула. Цыганка вскрикнула.

— Что, бить будешь, ты, сука… — Мат, вырвавшийся потоком из уст Азы, оставил Зину совершенно равнодушной. К ее удивлению, наглая цыганка не утратила своего боевого задора, наоборот, казалось, что побои и тюрьма не сломили ее, а лишь укрепили. Зина любила таких людей, но только не в этом случае.

— Ты знаешь, почему ты здесь? — спокойно спросила она.

Аза разразилась визгливым смехом, перемежая его грязной, площадной бранью. Упираясь руками о стол и словно нависая над ней, Крестовская задала вопрос:

— Где Василий Ермак?

Вместо ответа цыганка попыталась плюнуть ей в лицо. Было ясно, что говорить она не будет. Ее можно превратить в кровавое месиво, изувечить до неузнаваемости, но все равно она не будет говорить. Зина вспомнила слова Бершадова о тяжелом случае. Это был он, тот самый тяжелый случай: Аза была безнадежна. Значит, Крестовская действовала правильно.

Она взяла со стула свою сумочку, достала шприц. Затем, обойдя цыганку со спины, вывернула ей руки, вонзила иголку в локтевой сгиб, стараясь попасть в вену, и выдавила все содержимое.

Аза издала какой-то странный звук, глаза ее закатились, на губах выступила кровавая пена, по телу пошли судороги. Зина невозмутимо села напротив, к столу.

— Ты видела Ермака вдвоем с девочкой, на Привозе? — Крестовская сделала знак офицеру, чтобы тот записывал все ответы.

— Нет. Больно, жжет… Больно… — Цыганка корчилась в судорогах. Зина прекрасно знала, что она испытывает страшную боль, но не собиралась ее жалеть.

— Где Василий Ермак?

— Он умер… Мертв…

— Когда?

— Был январь… Этот год… Кажется, Рождество… Нет… День после… 8 января…

— Кто его убил?

— Не могу говорить… больно…

— Кто убил Василия Ермака?!

— Родион, — Зина прекрасно помнила, что так звали, подельника Ермака, — и я.

— Вы оба убили Василия Ермака? За что?

— Золото забрали…

— То самое, которое он взял из тайника?

— Да… Из-за золота… Он вместе с Родионом пришел в наш дом. Мы договорились с Родионом заранее, что он его приведет…

— Как вы его убили?

— Родион ударил его топором по голове, сзади, когда Васька сидел за столом… Но он сразу не умер. Потом мы вдвоем пытались придушить веревкой. Придушили…

— Куда дели тело?

— Родион закопал в саду.

— Где находится сад?

— Дом на Слободке… — Цыганка с трудом назвала адрес.

— Что произошло дальше?

— Родион забрал золото. Мы пили. А потом… Я ударила Родиона топором по голове. Он умер сразу…

— Чтобы забрать все золото?

— Да.

— Куда ты дела его труп?

— Выбросила в колодец… И топор туда же… Потом уехала из дома… Вернулась в табор. Их никто не искал…

— Значит, Ермак не мог ходить в марте с дочерью по Привозу?

— Не мог… Он мертвый был.

— Зачем ты солгала?

— Чтобы подумали, что он живой… А… — Жуткий вопль, вырвавшийся из груди Азы, прервал ее на полуслове.

Тело ее вдруг изогнулось в жутких конвульсиях, из носа и ушей хлынула алая кровь, глаза закатились. Цыганка стала биться в судорогах. Наручники жутко клацали по железу стула. Потом она обмякла, потеряла сознание. Достав еще один шприц, Зина сделала ей укол в бедро. Офицер смотрел на все происходящее с ужасом, широко раскрытыми глазами.

— Не бойтесь, жить будет, — горько усмехнулась Крестовская. — Хотя и не очень комфортно. Препарат, знаете, уж сильно вредный.

— Ничего ж себе… Что вы ей вкололи?

— Сыворотку правды. По рецепту спецслужб. Немного усиленную.

— Бершадов знает?

— Разумеется! А как иначе мы бы получили все это? Теперь есть признание в двойном убийстве!

— Тянет на расстрел.

— Когда она придет в себя, надо только подсунуть ей под нос протокол и заставить все это подписать. Когда прочтет, чего наговорила, — думаю, подпишет, — снова усмехнулась Зина.

— А это… больно? — Офицер с ужасом смотрел на нее, словно видел в первый раз.

— Очень. Несколько минут она испытывала страшные муки, но это того стоило, правда?

На лице офицера отчетливо проявлялось только одно чувство — страх.

После того как допрос был окончен, вместе с офицером они поднялись наверх, в кабинет Зины, где офицер быстро перепечатал протокол допроса на машинке. Потом Крестовская пошла к Бершадову и протянула ему напечатанные листы.

Григорий прочитал очень внимательно. Не задал ни одного вопроса. Посмотрел на Зину. Губы его дрогнули:

— Иди домой.

— Надо ехать в этот дом на Слободку, — голос Зины звучал непривычно тихо, — делать эксгумацию тел.

— Не эксгумацию, — мягко поправил ее Бершадов, — они не были похоронены. Просто найти трупы. Тогда все это будет подтверждено.

— Это если новые жильцы дома не перекопали огород и не решили залить колодец водой, — пожала плечами Крестовская.

— Перестань — целых два трупа никто не стал бы скрывать. А раз сообщений о такой находке не поступало, значит, с января по май в этом доме никто не жил.

— Наверное… — Бесконечная усталость навалилась на Зину с такой силой, что она чувствовала себя мертвой.

— Иди домой, — мягко повторил Бершадов, — и будь здесь к семи утра. Поедем вместе.

И она пошла домой — вернее поплелась, не разбирая дороги. Ей казалось, что, едва она положит голову на подушку, то провалится в черную пропасть сна и забудет обо всем. Но заснуть Зина не смогла. Прометавшись по постели в какой-то странной лихорадке сознания, она вскочила с постели, залпом выпила несколько рюмок коньяка, а потом до самого рассвета сидела на постели, обхватив колени руками и тупо глядя в распахнутое настежь окно.