Ирина Лобусова - Праздник Святой Смерти

В половине седьмого Крестовская уже была на работе, совершенно не чувствуя усталости после бессонной ночи. Бершадов уже был на месте. У нее создалось впечатление, что он ночевал в своем кабинете.

Выехали ровно в семь. В тесном автомобиле было слишком много людей. Было душно, несмотря на раскрытые окна. Когда автомобиль, урча и чихая старым двигателем, въехал в узенькие улочки Слободки, Зина почувствовала нечто вроде ностальгии.

Неподалеку отсюда была поликлиника, в которой она работала детским врачом… Казалось, все это было с ней в другой жизни! Сколько времени прошло с тех пор? Всего пять лет! А между той Зиной-педиатром, которая тогда жалела и спасала маленьких детей, и Зинаидой Крестовской, пытавшей в кабинете задержанную, пролегла пропасть. Неужели все это было с ней?

Почему так страшно изменилась ее жизнь? Зина вспомнила Фаину Романовну, своего близкого друга. Что сказала бы та, увидев ее теперь? От той Зиночки, которая мечтала служить медицине и была безумно влюблена в Андрея Угарова, почти ничего не осталось. Теперь это был совершенно другой человек.

Но прошлое не хотело покидать ее. И более того, она очень скучала по тому прошлому. По невинности, по невежеству той юной Зиночки, которая когда-то так верила в людей, что мечтала их всех спасти…

Прошлое вернуть невозможно. Зина знала об этом лучше, чем кто бы то ни было. Но ностальгия о детской поликлинике все-таки была достаточно острой. Хотя она ни за что не хотела бы вернуться туда, назад.

Нужный дом находился самым последним на дальней улице, почти в самом конце Слободки. Он был явно заброшен, и сразу становилось понятно, что там никто не живет. Одноэтажный, покосившийся, покрытый серой штукатуркой, он вызывал какое-то мрачное, тревожное ощущение. И нельзя было придумать более точных, более ярких декораций для места, в котором произошло что-то страшное.

Калитка была сломана, и зайти в нее можно было свободно. Заброшенный огород был завален строительным мусором. Вовсю пробивался бурьян. Окинув все вокруг цепким, внимательным взглядом, Бершадов скомандовал:

— Начинайте.

В руках сотрудников появились лопаты, и они принялись копать огород. Бершадов, Зина и еще один офицер подошли к дверям дома. Эксперты пока отдыхали в сторонке.

Остальные сотрудники направились к колодцу. Достав из кармана отмычку, Бершадов вскрыл замок.

— И документы есть, ордер? — прищурилась Крестовская.

— Конечно. Вчера вечером получил, после того, как ты ушла. Не бойся, все законно.

В доме воняло сыростью и плесенью. Все было очень сильно запущено. Ветхая мебель покрылась пылью, грязью, местами была поломана. В доме было всего две комнатки, и мебели оказалось очень мало.

В первой комнате посередине стоял стол, четыре стула. У окна — какая-то лавка. Во второй — была железная кровать без матраса, поломанный стул — и всё. В доме явно никто не жил, и Зина догадалась, что его сняли только для того, чтобы совершить убийство. Сняли или заняли — в этом еще предстояло разобраться.

— Нашли! — Крик, раздавшийся со двора, заставил их поспешить на крыльцо.

Из колодца длинным крюком вытаскивали что-то мокрое, черное. Эксперты поспешили к находке. Крестовская пошла следом за ними. От вида таких ужасных трупов она уже успела отвыкнуть. В морге его бы моментально поместили в «гнилой» отсек, а большинство санитаров упали бы в обморок. Особенно плохо стало бы студентам медицинского вуза.

Тело пролежало в колодце четыре месяца и было на последней стадии разложения. К тому же сильно распухло от воды. Распад тканей шел с катастрофической скоростью. Теперь определить многие вещи можно было только с помощью анализов тканей.

Но, осматривая тело, Зина все-таки увидела, что череп был раскроен. Это доказывало, что сожительница с огромной силой стукнула его топором.

— Подельник Ермака, — поджал губы Бершадов, — собаке собачья смерть. Вляпалась дамочка по полной!

— Нашли второй! — раздались голоса сзади.

В огороде за домом в яме нашли тело Василия Ермака. Состояние трупа было таким же ужасным, как и предыдущего. Тело почти разложилось. С черепа уже слазили ткани. Лицо было невозможно опознать. Но на руках еще оставались фрагменты кожи. А это означало, что после анализов можно будет восстановить отпечатки пальцев и опознать Ермака, ведь он был судим и дактилоскопирован. Судя по состоянию этого трупа, он провел в земле не меньше четырех месяцев.

Когда Зина осмотрела тело, она следом за Бершадовым вернулась в дом.

— Вещи все вывезла и оставила дом пустовать, чтобы трупы не нашли, — прокомментировал Григорий такое отсутствие мебели.

— Интересно, кому принадлежит этот дом? — вслух задумалась Крестовская.

— Азе Голубовой. Я проверил, — ответил Бершадов. — Интересно то, что она купила этот дом 2 января 1941 года, сразу после побега сожителя. И явно на его деньги.

— Они готовились к убийству Ермака, — поняла Зина.

— А после убийств Аза заколотила дом и сбежала восвояси, — сказал Бершадов. — Дура! Столько следов оставила!

— Которых, между тем, никто не нашел, — не удержалась Крестовская.

— Может быть, — Бершадов пожал плечами. — Ты хоть понимаешь, что это тупик?

— В каком смысле? — растерялась Зина.

— В прямом. Твой след оказался ложным. Да, ты раскрыла двойное убийство, но это не убийства девочек. Если Василий Ермак был убит 8 января 1941 года, то он никак не мог быть причастен к убийству своей дочери и остальных девочек. А наша красотка Аза Голубова не могла быть той женщиной, которая появлялась в детдоме и увела девочку из детского сада.

— Я понимаю, — Крестовская поджала губы.

— Что ж, одна версия мимо — так бывает, в этом нет ничего страшного.

— У меня есть план, — Зина спокойно встретила его взгляд.

— И не сомневался даже! — усмехнулся Бершадов, и у нее вдруг потеплело на душе. Она поняла, что он ничуть не расстроен этой неудачей и по-прежнему в нее верит.

— Нам тут больше нечего делать, — произнес он, — пора возвращаться в город.

В камере было узко, тесно. И постоянно стоял плохой запах, исходящий из осклизлой дырки в полу. Было так странно — в переполненной тюрьме оказалась пустая камера, пусть и крошечная, но одиночная. И Людмила Сергеевна, воспитательница детского садика, достаточно интеллигентная женщина, воспряла духом впервые за все то время, что оказалась в тюрьме.

На самом деле заключение в общей камере превратилось для нее в ад, но она осознала это не сразу. Первые сутки она находилась в сплошном ступоре, не различая лиц, стен, предметов обстановки, почти не слыша обращенных к ней голосов. Поначалу ее даже хотели поместить в лазарет, но потом передумали. Ее тюремщики были опытными психологами и прекрасно знали, что подобная реакция — отстраненность, отчуждение, словно выключение сознания — всегда наступает у слабых людей. У тех, кто не готов столкнуться лицом к лицу с тяжелыми обстоятельствами. Они словно уходят в себя, в самую глубину. Но рано или поздно возвращаются обратно. А если не возвращаются — ну так и лучше, психическая болезнь защищает их от страданий.