Александр Горский - Я, Лунин…

Спустя две недели, пролетевшие весело и стремительно, из Среднегорска приехала мать Ильи, но, к его искреннему удивлению, веселее не стало. Тетя Таня вдруг перестала нарывать цветы и делать из них венки и букеты, а отец и вовсе потускнел, съежился и стал похож на подаренный неделю назад воздушный шар, в котором еще есть немного воздуха, но его не хватает ни для того, чтобы взлететь, ни даже для того, чтобы служить хоть и слабым, но украшением интерьера. Затем, в один из дней, мать очень долго расхаживала с отцом из стороны в сторону по саду, в тени переплетающихся своими ветвями старых, разросшихся яблонь, а потом в доме о чем-то говорила на повышенных тонах с сестрой. Хотя говорила — это, конечно же, слово неподходящее. Мать и тетка отчаянно кричали друг на друга. Что именно, понять было нельзя, мальчишек в дом не пустили, отправив гулять во двор. Но и во дворе, возможно не только лунинском, яростные крики двух женщин были слышны сквозь закрытые окна.

В тот год лето, во всяком случае, лето беззаботное, закончилось раньше обычного. Уже на следующее утро Кормильцевы (а тогда они все трое, по фамилии отца, были еще Кормильцевы) погрузились в тесные «жигули» и уехали в Среднегорск. Уехали для того, чтобы больше никогда в Старое Ясачное не возвращаться. Уже спустя годы, став совсем взрослым, Илья понял, почему мать обиделась не только на сестру, но и на своих родителей и приезжала к ним потом лишь спустя пять лет на похороны, которые состоялись одни за другими с интервалом всего полгода. Они знали. Они знали все, но не сделали ничего, чтобы остановить ни своего зятя, ни дочь, которая растила ребенка одна и так, по неведомым ни для кого причинам, ни разу не побывала замужем. Не сделали ничего, чтобы помешать их такому короткому и такому постыдному счастью, которое стало причиной такого же постыдного, но гораздо более долгого несчастья другой их дочери.

— Что ж теперь? — Тетка вытерла рукавом сбежавшую на подбородок каплю водки. — Вязать меня будешь?

— Ну, тетя Таня, — простонал Илья, — ну откуда у вас все это? Давайте мы с вами так сделаем. Время уже позднее. Вам ведь уже за молоком пора идти?

Тетка кивнула, удивленно уставившись на Лунина.

— Ну вот и идите. А я пока картошки нажарю. Картошка у вас ведь имеется?

— Есть картошка, как без нее, — затараторила тетка, — хорошая картошка, крупная. Три куля в подвале лежит.

— Ну вот и замечательно, — кивнул Илья, — а завтра утром я отвезу вас в город, и вы сами пойдете к следователю и все ей расскажете. Хорошо?

— Кто ж тогда молоко-то пить будет? — тихо пробормотала тетка. — Толика, поди, завтра же не отпустят.

— Все равно сходите, — посоветовал Лунин, — развеетесь немного, пообщаетесь.

На самом деле он хотел сказать «попрощаетесь», но в последний момент спохватился и изменил один слог в уже скользящем по языку слове.

— Тогда я пошла? — недоверчиво уточнила тетка, а затем, после того как Илья молча кивнул, вдруг хитро прищурилась. — А ты не боишься, Илюшка, что я сбегу?

— Тетя Таня! — Лунин устало закрыл глаза.

— Хорошо-хорошо, — шагнула к двери тетка. — Не боись, Илюша, я не подведу. Одна нога туда, другая уже здесь. За час обернусь.

Дверь за теткой наконец захлопнулась. Потерев слипающиеся веки, Илья достал телефон и позвонил Шестаковой.

— Ну, что у вас? На завтра? Почему осуждаю? Нет.

Илья немного помолчал, разглядывая оставленный теткой бидон, затем добавил в ждущую его слов трубку:

— Наверное, я бы тоже так сделал. Хотя нет. Без «наверное».

Когда спустя почти два часа Татьяна Васильевна вернулась, она обнаружила, что стоящая на плите сковорода с жареной картошкой уже успела почти полностью остыть, а сам Лунин, положив голову на скрещенные на столе руки, крепко спит, выводя ртом такие звуки, от которых стоящие вплотную друг к другу стопки периодически позванивали. Убрав посуду со стола, тетка села напротив Ильи и, подперев голову обеими руками, тихо заплакала.

Пришедшее в Одинск утро никак нельзя было назвать обыкновенным, слишком для многих в городе оно было очень и очень важным. И речь вовсе не о тех гражданах, которые с самого утра должны были явиться в здание следственного комитета и признаться в совершенных ими преступлениях, хотя эти люди, каждый из которых плохо спал ночью, были на ногах с самого рассвета, приводя себя и свои дела в порядок перед, возможно, самым трудным днем своей жизни. Но дело было совсем не в них. Город готовился к празднику, который должен был начаться ровно в девять утра. Тяжелая техника, намытая и начищенная еще с вечера, стояла на ближних подступах к месту празднования, готовая в любой момент, повинуясь приказу, взреветь мощными моторами и двинуться вперед. Большинство могучих стальных машин было украшено триколорами, а некоторые несли на себе гигантские транспаранты.

Магистрали быть! Объездная — дорога в будущее! Одинск — город смелых! Надписи на транспарантах вызывали законное чувство гордости и воодушевления у каждого, кто их видел, так что большинство водителей ярко-оранжевых КамАЗов, согнанных со всей округи для торжественного проезда по открывающейся объездной дороге, были уже готовы начать праздновать. Лишь неусыпный контроль со стороны их руководителей не позволял этим крепким, в большинстве своем умудренным годами и пониманием того, что, что бы в жизни ни изменилось, все останется по-прежнему, мужчинам выпить, не дожидаясь торжественного перерезания алой ленточки губернатором.

Кортеж из трех черных «лендкрузеров» подъехал к месту предстоящего торжества ровно в восемь тридцать. Из машин вышло несколько солидных мужчин, украшенных, как и полагается почетным гостям, костюмами, галстуками и чувством собственного достоинства. В этой солидно-лысой толпе встречающие без труда определили двух самых достойных, к которым и было устремлено все внимание. Высокого, худощавого мужчину, без тени улыбки оглядывавшего тесные ряды сотрудников одинской администрации, знали все. Второго, ниже ростом, попухлее и поулыбчивее, не знал никто, но, судя по тому, что стоял он в непосредственной близости к губернатору, и Сергиевич что-то объяснял ему, временами тыкая пальцем в сторону натянутой через магистраль алой шелковой полосы, человек это был заслуживающий уважения.

Сам о себе заместитель министра дорожного строительства Вадим Юрьевич Стрельников думал именно так. Человек, заслуживающий уважения. А как иначе? Очередной проект, который в министерстве курировал он лично, выполнен в срок и даже с небольшим опережением графика. Качество работ, как уверяют, на должном уровне, но даже если это не так, года два-три все продержится, а потом это уже не будет иметь никакого значения. Да и, в конце концов, это им, местным, по объездной кататься, вот пусть губернатор о качестве и беспокоится. Деньги на ремонт он сам клянчить и будет. Интересно, кстати, чего это Сергиевич такой смурной? Большую работу сделали, по идее, должен радоваться. Да и ведь наверняка сам губернатор, сидя у такого пирога, отщипнул малость. Или, может, мало отщипнул? Стрельников самодовольно усмехнулся. Уж он-то выжал из этого строительства все, что было возможно. Конечно, с Рассказовым ему сильно повезло, не каждый раз такие провинциальные идиоты под руку попадают. Но коли уж подвернулся, то, что поделать, дураков надо учить уму-разуму. Хоть, говорят, это и бесполезно, зато, как показывает практика, весьма прибыльно.