Камилла Лэкберг - Проповедник [litres]

– Если бы вы сумели закрыть эту дырочку тоже, вышла бы вишенка на торте. Ведь маленькая золотая звездочка рядом с оценкой «отлично» не повредит? – весело продолжил Мелльберг. Потом опять принял серьезный вид. – Я, разумеется, принял к сведению критику действий Эрнста, но, учитывая его выслугу лет, считаю, что мы проявим великодушие и закроем глаза на этот маленький инцидент. Несмотря ни на что, все ведь кончилось хорошо.

Патрик вспомнил ощущения дрогнувшего на курке пальца, когда на линии стрельбы находились Мартин и Якоб. Державшая кофе рука задрожала. Как бы по собственному желанию она начала поднимать чашку и медленно вести ее в сторону прикрытой лысины Мелльберга. Стук в дверь заставил ее остановить движение. Вошла Анника.

– Патрик, тебя к телефону.

– Ты не видишь, что мы заняты? – прошипел Мелльберг.

– Я все-таки думаю, он захочет ответить на этот звонок, – сказала Анника, многозначительно взглянув на Патрика.

Он посмотрел на нее с удивлением, но она отказалась что-либо говорить. Когда они пришли к ней, Анника показала на лежащую на письменном столе трубку и деликатно вышла в коридор.

– Черт подери, почему у тебя не включен мобильный?!

Он посмотрел на телефон, висящий в чехле на поясе, и сообразил, что тот разрядился и не работает.

– Он разрядился. А что такого? – Он не понимал, почему Эрика так возмущена. Она ведь могла позвонить ему через коммутатор.

– Началось! А ты не отвечаешь ни по стационарному телефону, ни по мобильному, и тогда…

– Что значит «началось»? – растерянно перебил он ее. – Что началось?

– Роды, идиот! Начались боли, и отошли воды! Ты должен меня забрать, надо немедленно ехать!

– Но ведь он должен появиться только через три недели? – Он по-прежнему пребывал в растерянности.

– Ребенок явно об этом не знает, и он появится сейчас! – Послышались короткие гудки.

Патрик застыл на месте с трубкой в руке. Губы стали расплываться в глупой улыбке. Его ребенок на подходе. Их с Эрикой ребенок.

На трясущихся ногах он выбежал к машине и несколько раз растерянно подергал ручку дверцы. Кто-то постучал ему по плечу. Позади него стояла Анника с ключами от машины в руке.

– Наверное, будет быстрее, если ты сперва отопрешь машину.

Он выхватил у нее ключи, быстро помахал ей рукой, до отказа нажал на газ и помчался в направлении Фьельбаки. Анника посмотрела на оставшиеся на асфальте черные следы шин и со смехом пошла обратно на свое место.

Эфраим был озадачен. Габриэль продолжал упорно утверждать, что видел с исчезнувшей девушкой Юханнеса. Он отказывался этому верить, но в то же время знал, что Габриэль никогда не лжет. Правда и порядок для него важнее собственного брата, и поэтому Эфраиму было так трудно отмахнуться от этого. Он твердо держался за мысль, что Габриэль просто-напросто обознался. Его в сумеречном освещении подвело зрение, или обманули образовавшиеся тени, или что-нибудь подобное. Он сам слышал, насколько нереалистично это звучит. Однако он знал и Юханнеса. Его беспечный, безответственный сын шел по жизни играючи. Разве он способен кого-нибудь убить?

Опираясь на трость, он направился из господской усадьбы в Вестергорден. На самом деле трость ему не требовалась, физическая форма у него, по его собственному мнению, не уступала двадцатилетнему, но он считал, что это выглядит стильно. Трость и шляпа придавали ему подобающий помещику вид, и он пользовался ими при любом удобном случае.

Его мучило, что Габриэль с каждым годом все больше отдаляется от брата. Он знал, что Габриэль считает, будто он отдает предпочтение Юханнесу, и, по совести говоря, возможно, так оно и было. Просто иметь дело с Юханнесом было намного легче. Его шарм и открытость давали возможность обращаться с ним с мягкой снисходительностью, что позволяло Эфраиму чувствовать себя патриархом в правильном смысле этого слова. Юханнеса он мог сурово наставлять, благодаря ему он ощущал себя нужным, хотя бы для того, чтобы возвращать сына с небес на землю – ведь за ним постоянно бегало столько женщин. С Габриэлем все обстояло по-другому. Он всегда смотрел на него с презрением, что вынуждало Эфраима обходиться с ним с неким холодным превосходством. Он знал, что во многом виноват сам. В то время как Юханнес скакал от радости каждый раз, когда он проводил новую службу, где использовал мальчиков, Габриэль сжимался и увядал. Эфраим видел это и понимал, какую берет на себя ответственность, но делал это ради их же блага. После смерти Рагнхильд им оставалось рассчитывать только на его красноречие и шарм, чтобы не умереть с голоду. Благодаря счастливой случайности у него оказался такой природный дар, что все закончилось следующим: полоумная вдова Дюблинг завещала ему поместье и свое состояние. Габриэлю все-таки следовало бы побольше смотреть на результат, вместо того чтобы постоянно терзать его укорами за свое «ужасное» детство. Правда заключалась в том, что не приди ему в голову гениальная мысль использовать мальчиков на службах, они бы сегодня ничего этого не имели. Никто не мог устоять перед двумя очаровательными мальчиками, которые благодаря Божьему промыслу обрели дар исцелять больных и увечных. В сочетании с харизмой и даром красноречия, которыми обладал он сам, они были непобедимы. Эфраим знал, что по-прежнему считается в мире автономной церкви [25] Имеются в виду протестантские конфессии, не подчиняющиеся евангелическо-лютеранской Церкви Швеции, до 2000 г. бывшей государственной. легендарным миссионером, и его это невероятно радовало. Ему также нравилось, что народная молва наделила его вторым именем или, если угодно, прозвищем: Проповедник.

Однако его удивило, с каким огорчением Юханнес воспринял новость о том, что он перерос свой дар. Для Эфраима это был легкий способ покончить с обманом, и для Габриэля это тоже стало большим облегчением. А Юханнес горевал. Эфраим все время собирался рассказать им, что это просто была его придумка, и что люди, которых они «исцеляли», были совершенно здоровыми людьми, которым он приплачивал за участие в спектакле. Но по мере того как шли годы, он начал сомневаться. Юханнес иногда казался таким неуравновешенным. Поэтому Эфраим очень беспокоился по поводу этой истории с полицией и допросами Юханнеса. Он производил впечатление человека более сильного, чем на самом деле, и Эфраим не был уверен в том, как это на него повлияет. Поэтому ему пришло в голову прогуляться до Вестергордена и немного поговорить с сыном. Прощупать, как тот со всем этим справляется.

Губы Эфраима тронула улыбка. Неделю назад из больницы вернулся Якоб и часами просиживал у него в комнате. Он очень любил внука. Ему удалось спасти внуку жизнь, что навеки соединило их особой связью. Зато провести его было не так легко, как они думали. Габриэль, может, и верил, что Якоб его сын, но он-то, Эфраим, видел, что имеется на самом деле. Конечно же, Якоб – сын Юханнеса, он читал это в глазах Юханнеса. Ну да ладно, в это ему вмешиваться незачем. Но мальчик стал его отрадой на старости лет. Роберта и Юхана он, правда, тоже любил, но они были еще такими маленькими. Больше всего ему в Якобе нравились его умные рассуждения и то, с каким энтузиазмом он слушал истории Эфраима. Якоб обожал истории о том, как Габриэль и Юханнес были маленькими и повсюду с ним разъезжали. Он называл их «целительными историями». «Дедушка, расскажи целительные истории», – просил он каждый раз, когда приходил его навестить, и Эфраим ничего не имел против того, чтобы вновь окунуться в те времена. Как же им бывало весело! И ничего страшного, что он немного приукрашивал. Он взял в привычку завершать рассказы драматической театральной паузой, а потом указывал костлявым пальцем Якобу на грудь и говорил: «И ты, Якоб, тоже обладаешь этим даром. Где-то глубоко внутри он ожидает, чтобы его вызвали». Мальчик обычно сидел возле его ног с вытаращенными глазами и широко раскрытым ртом, и Эфраиму очень нравилось наблюдать его восхищение.