Камилла Лэкберг - Проповедник [litres]

Он постучался в дверь дома. Никто не откликнулся. Стояла полная тишина, и, казалось, Сольвейг и мальчиков тоже нет дома. Ребят обычно слышно за несколько километров. Из амбара донесся какой-то звук, и Эфраим пошел туда, чтобы посмотреть. Юханннес возился с комбайном и заметил Эфраима, только когда тот уже стоял прямо перед ним. Он подскочил.

– Вижу у тебя много дел?

– Да, надо тут кое с чем разобраться.

– Я слышал, тебя опять вызывали в полицию, – сказал Эфраим, имевший обыкновение переходить прямо к делу.

– Да, – кратко ответил Юханнес.

– Что им понадобилось на этот раз?

– Разумеется, опять вопросы о показаниях Габриэля. – Юханнес продолжал заниматься комбайном и не смотрел на Эфраима.

– Ты ведь знаешь, что Габриэль не хотел тебе навредить.

– Знаю. Он такой, какой есть. Но это все равно не меняет дела.

– Верно, верно. – Эфраим покачивался на пятках, не зная, как лучше продолжить.

– Правда, приятно видеть юного Якоба опять на ногах? – произнес он, пытаясь найти нейтральную тему для разговора. Лицо Юханнеса озарила улыбка.

– Чудесно! Будто он и не болел вовсе. – Он встал и посмотрел отцу в глаза. – Отец, я всю жизнь буду тебе за это благодарен.

Эфраим только кивнул и удовлетворенно провел рукой по усам.

– Отец, если бы ты не смог спасти Якоба, – осторожно проговорил Юханнес. – Как ты думаешь… – Он засомневался, но потом решительно продолжил, словно боясь успеть передумать. – Как ты думаешь, я сумел бы тогда вновь обрести дар? Я имею в виду, чтобы исцелить Якоба?

Вопрос заставил Эфраима отпрянуть от удивления. Он с испугом понял, что создал более серьезную иллюзию, чем хотел. Раскаяние и чувство вины зажгли в нем в качестве защиты искру злобы, и он агрессивно набросился на Юханнеса.

– Как можно быть таким дураком, мальчик! Я думал, что ты рано или поздно достаточно повзрослеешь, чтобы понять правду, и мне не придется тебе ее рассусоливать! Все это было не всерьез! Никто из тех, кого вы с Габриэлем «исцеляли», – он изобразил пальцами кавычки, – не был болен. Они получали деньги! От меня! – Он выкрикивал слова, и следом в воздух вылетали капли слюны. На секунду он задумался над тем, что же он наделал. Краска полностью ушла с лица Юханнеса. Он раскачивался, точно пьяный, и на мгновение Эфраим испугался, что сына хватит какой-нибудь удар. Потом Юханнес тихо, едва слышно, прошептал:

– Значит, я убил девушек напрасно.

Все вместе – страх, вина, раскаяние – взорвалось в Эфраиме и загнало его в темную, черную дыру, где ему ничего не оставалось, кроме как дать каким-то образом выход охватившей его боли. Его кулак размахнулся и со всей силы угодил Юханнесу в подбородок. Словно в замедленной съемке, Эфраим увидел, как Юханнес с удивлением на лице падает навзничь на металл комбайна. Когда затылок Юханнеса наткнулся на жесткую поверхность, по амбару эхом разнесся звук глухого хлопка. Эфраим в ужасе смотрел на безжизненно лежавшего на земле Юханнеса. Он опустился на колени и отчаянно пытался нащупать пульс. Ничего. Он приложил ухо ко рту сына в надежде услышать хоть самый слабый звук дыхания. По-прежнему ничего. Медленно пришло понимание, что Юханнес мертв. Пал от руки отца.

Его первым импульсом было бежать, звонить, звать на помощь. Потом включился инстинкт выживания. А Эфраим Хульт был большим специалистом по выживанию. Если позвать на помощь, придется объяснять, почему он ударил Юханнеса, а это надо любой ценой сохранить в тайне. Девушки мертвы, и Юханнес тоже. Каким-то библейским образом правосудие свершилось. Сам он не испытывал ни малейшего желания провести последние дни в тюрьме. Доживать жизнь с сознанием того, что он убил Юханнеса, станет для него достаточным наказанием. Он решительно начал подготовительную работу по сокрытию своего преступления. Слава богу, кое-кто задолжал ему услуги.

Он обнаружил, что вполне доволен жизнью. Врачи давали ему не более полугода, и он, по крайней мере, получил возможность провести эти месяцы в тишине и покое. Конечно, он скучал по Марите и детям, но им разрешили каждую неделю навещать его, а время в промежутках он проводил в молитве. Он уже простил Бога за то, что Он в последний момент покинул его. Иисус ведь тоже стоял в Гефсиманском саду, взывая к небесам, и спрашивал Отца своего, почему тот покинул его, вечером накануне дня, когда Бог принес в жертву своего единственного сына. Если Иисус мог простить, то может и Якоб.

Бóльшую часть времени он проводил в больничном саду. Он знал, что остальные заключенные его избегают. Они все были за что-нибудь осуждены, большинство за убийства, но по какой-то причине остальные считали его опасным. Они не понимали. Якоб не получал удовольствия, убивая девушек, и делал это не ради самого себя. Это было его долгом. Эфраим объяснил ему, что он, как и Юханнес, особенный. Избранник. Его обязанностью было распорядиться наследством и не дать себе зачахнуть от болезни, упорно пытавшейся его уничтожить.

И он не сдавался. Не мог сдаться. В последние недели он пришел к пониманию того, что способ, к которому они с Юханнесом прибегли, возможно, был ошибочным. Они пытались найти практический способ вернуть себе дар, но, наверное, свыше было задумано не так. Возможно, им следовало начинать поиски внутри. Молитвы и покой помогли ему сосредоточиться. Постепенно ему все лучше и лучше удавалось достигать медитативного состояния, в котором он чувствовал, что приближается к исходному плану Бога. Он ощущал приток энергии. В таких случаях он всем телом трепетал от предвкушения. Скоро он сможет начать пожинать плоды вновь обретенного знания. Он, конечно, еще больше сожалел о бесполезно загубленных жизнях, но, учитывая непрекращающуюся войну между злом и добром, девушки представлялись необходимыми жертвами.

Послеобеденное солнце пригревало его на садовой скамейке. Сегодняшняя молитва отличалась особой силой, и ему казалось, будто он сам сияет не меньше солнца. Посмотрев на руку, он увидел, что ее окружает тонкая полоска света. Якоб улыбнулся. Началось.

Рядом со скамейкой он увидел голубя. Тот лежал на боку, и природа уже начала возвращать его себе и превращать в почву. Голубь лежал неподвижный и грязный, с глазами, затянувшимися белой пеленой смерти. Якоб с волнением наклонился вперед и принялся изучать его. Это – знак.

Якоб встал со скамейки и присел рядом с голубем на корточки. Он с нежностью изучал его. Рука пылала так, будто у него во всем теле горел огонь. С дрожью он поднес указательный палец правой руки к голубю и легонько прикоснулся к взъерошенному оперению. Ничего не произошло. Разочарование угрожало захлестнуть его, но он заставил себя остаться на том месте, куда его обычно приводили молитвы. Через мгновение голубь вздрогнул. Следом у голубя дернулась неподвижная нога. Потом все произошло одновременно. Перья вновь обрели блеск, белая пелена на глазах исчезла, голубь поднялся на ноги и, сильно взмахнув крыльями, устремился в небо. Якоб довольно улыбнулся.