Рэндалл Силвис - Прогулки на костях [litres]

За маленьким столиком у переднего окна Демарко и Джейми наблюдали, как черный седан Хойла медленно проехал через пустое место для инвалидов на соседней улице и припарковался на соседнем месте. Затем Хойл вылез из-за руля, закрыл дверцу и запер машину, подошел к счетчику, порылся в кармане в поисках монет и вставил по очереди четыре монеты, перепроверяя время стоянки после каждой монеты. Вся эта скорбная операция длилась целых четыре минуты, включая несколько долгих пауз, когда он смотрел на разные части неба.

– Нам нужно было не только взять столик побольше, но и сделать заказ. Это все равно что смотреть, как сохнет краска, – сказал Демарко.

– Не язви, – сказала она. – Представь, как тяжело бедняге каждый день натягивать этот черный костюм.

– А кто сказал, что он вообще из него вылезает?

– Ну что ты, Райан? Отдай ему должное. Он мог бы припарковаться на месте для инвалидов, но не стал.

– Ну что ж, хвала ему за то, что он не засранец.

«А тебе никакой хвалы», – подумала она. Она научилась распознавать мельчайшие нюансы его выражения лица и молчания – насколько сжата его челюсть или сузились глаза, была ли его улыбка натянутой или расслабленной. Красноречивее всего был его отказ смотреть кому-то прямо в глаза. Это означало, что Райан ужасно раздражен, даже почти зол, и сдерживается только благодаря тому, что не смотрит на объект своей злости. Он был тем человеком, который давно превратил замкнутость в свою маску. Возможно, для того, чтобы те, кто не знал всех тонкостей его скрытности, держались на расстоянии, неспособные понять его поведение. К тому же она чувствовала, так он контролировал себя и не позволял себе ощущать весь спектр эмоций, которые он порой воспринимал как слабость.

Когда Хойл втиснулся в слишком узкий дверной проем и посмотрел в их сторону, Демарко встал – плечи расправлены, взгляд насторожен, правая бровь чуть выше левой.

Но вместо того, чтобы повернуться к столу, Хойл согнул указательный палец, махнул им в конец комнаты, а затем продолжил идти, даже не оглянувшись. Демарко не сдвинулся с места. Он наблюдал, как Хойл подошел к ближайшему официанту, короткостриженому молодому человеку в накрахмаленных черных брюках и хрустящей белой рубашке, и указал на большой круглый стол на шестерых, который еще не был убран. Официант тут же принялся убирать тарелки, приборы, грязные салфетки и стаканы.

Только после того, как стол протерли и Хойл уселся спиной к стене, Демарко повернулся к Джейми. Он медленно вдохнул через нос, выдохнул, а затем взял их стаканы с холодным кофе. Тут глаза его сузились, а рот сжался. Он встал и пошел к столу, выбранному Хойлом, Джейми последовала за ним, слегка поглаживая его по спине.

Демарко поставил их стаканы рядом друг с другом прямо напротив Хойла. Затем он выдвинул стул для Джейми. Она села, улыбнувшись Хойлу, который поприветствовал ее медленным кивком. Как только Демарко сел рядом с ней, она положила руку ему на бедро. Четыре раза мягко похлопала. Он снова вдохнул, медленно выдохнул, затем откинулся на спинку стула и только потом поднял взгляд на Хойла.

– Мистер Висенте скоро подъедет? – спросил Демарко так, будто уже знал ответ на свой вопрос.

Официант снова подошел и положил перед каждым специальные салфетки с приборами. Только переложив салфетку так, как ему нравится, Хойл сказал:

– Вы когда-нибудь задумывались, почему людей с докторской степенью в юриспруденции редко называют «докторами» в этой стране?

Джейми почувствовала, как напряглись мышцы на бедре Демарко. Она улыбнулась еще шире.

– Не хочу грубить, доктор Хойл, но у нас сегодня плотный график. И у нас есть несколько вопросов к досье, которые составил доктор Висенте.

Хойл склонил голову набок, словно услышал какой-то необычный звук. Через секунду он сказал:

– Конечно. Простите меня. Вернемся к делу.

Их снова прервал официант, на этот раз с кувшином воды и стаканами. Демарко на мгновение закрыл глаза. Джейми была уверена, что услышала тихий рык, исходящий из его горла.

Официант наполнил все стаканы и поставил рядом с кувшином маленькую вазочку с дольками лимона. Затем он положил ламинированное меню рядом с каждой тарелкой и неподвижно встал рядом с Хойлом. Тот махнул рукой у своего уха. Молодой человек повернулся и ушел. Затем Хойл кивнул сам себе.

– Вернемся к делу. Висенте. Запятнанный, – сказал он. – И это вполне понятно. Но все же. Вот он я, сижу здесь, его заместитель.

Демарко наклонился вперед, поставив локти на стол. Глаза сузились.

– Запятнанный, – повторил он.

Хойл развернул салфетку и вытащил ею из кувшина дольку лимона. Он выжал его в свой стакан и вернул смятый кусок обратно в кувшин.

– Как много вы узнали? – спросил он.

– Мы бы хотели услышать все, – ответил Демарко. – В хронологической последовательности.

Хойл кивнул, поднял стакан и отхлебнул воды. Он говорил в течение нескольких минут, его тон был бесстрастным, слова точными и тщательно подобранными, будто он записывал детали вскрытия.

– Дэвид Висенте родился в одной из самых бедных семей Абердина, – начал он. – Отец был поденщиком в кузнице, которая находилась тут раньше. Мать собирала грязное белье, которое стирала и гладила у себя дома, и одновременно воспитывала четверых детей. Дэвид был самым старшим. Все работали. У всех на плечах была своя ответственность. Дэвид был умным, выиграл стипендию, работал еще в университете, пока учился на юридическом. Устроился на работу в Луисвилле, устроил всех братьев и сестер в колледж. Все жили хорошо, а потом их дети и внуки. Все они были приучены к работе. Как и к бесконечной вере в американскую мечту. Дэвид был судьей в апелляционном суде, вышел на пенсию с честью и отличием, занял преподавательскую должность в юридическом университете Вандербильта.

Хойл остановился, перевел дыхание и глотнул еще воды.

– Примерно в 1990 году Эли Ройс, ранее живший в Чикаго и не известный тогда ни Дэвиду, ни нам, становится пастором баптистской церкви. В то время младшая сестра Дэвида, Элисия, и ее семья были прихожанами. Вскоре Элисия высказала брату свое беспокойство по поводу того, что проповеди Ройса становятся все более резкими. Расовое стравливание, по ее словам. Все это, как вы понимаете, было вызвано пожаром расового неравенства, разгоревшимся в Чикаго в конце восьмидесятых, который тлеет и по сей день. Затем начались восстания в Маунт-Плезант, в Краун-Хайтс, в Родни-Кинг. Проповеди Ройса перестали быть размышлениями о вечной жизни и стали подстрекательными инвективами. В то же время он насильно вербует церковную молодежь, в том числе и тринадцатилетнюю племянницу Дэвида, Шону, в псевдобиблейскую группу под названием «Молодежь черного Иисуса». Девяносто процентов из них – молодые девушки, которые должны были наедине встречаться с Ройсом два раза в неделю для личных уроков. В конечном итоге Ройс стал поощрять группу протестовать при любом предполагаемом инциденте из-за расовых предрассудков в окрестностях Абердина. У футбольной команды расовые предубеждения, потому что там никогда не было черного квотербека – при том, что только восемь процентов населения округа чернокожие. Школьный альбом пропагандирует расовое предубеждение, потому что в нем представлено слишком много белых. Месяц черного искусства в начальной школе – это вопиющая дискриминация, потому что он сегрегирует чернокожих вместо того, чтобы представлять их как часть населения. И так далее. Сестра Дэвида и ее семья в конце концов переезжают из Абердина из-за растущей враждебности к ним за отказ участвовать в махинациях Ройса.