Андреа Камиллери - Жаркий август

Адриана, в джинсах и блузке, легонько чмокнула его в губы с такой непринужденностью, будто они сто лет знакомы, и проскользнула мимо него в дом.

Как получается, что в такую жару эта девушка неизменно благоухает свежестью?

– Это было нелегко, но я все-таки пришла! Знаешь, я слегка взбудоражена. Показывай!

– Что?

– Свой дом.

Она тщательно обошла весь дом, комнату за комнатой, как будто собиралась его снять.

– С какой стороны ты спишь? – спросила она, когда они подошли к кровати.

– С той. А что?

– Ничего. Просто спросила. Как зовут твою девушку?

– Ливия.

– Откуда она?

– Из Генуи.

– Покажи фотографию.

– Чью?

– Твоей девушки, чью ж еще?

– У меня ее нет.

– Да покажи, я ее не съем.

– У меня ее правда нет.

– Как же так?

– Вот так.

– А где она сейчас?

– Недоступна, – вырвалось у него.

Адриана посмотрела на него озадаченно.

Пришлось объяснить:

– Она на яхте с друзьями.

И почему он не сказал ей правду?

– Я накрыл на веранде, пойдем, – сказал он, чтобы отвлечь ее от деликатной темы.

При виде накрытого стола Адриана опешила:

– Слушай, я, конечно, люблю поесть, но это уж слишком… Боже, как здесь красиво!

– Садись сперва ты.

Адриана уселась на скамейку, но не с краю, так что Монтальбано, чтобы сесть рядом, пришлось прижаться к ней чуть ли не вплотную.

– Мне так не нравится, – сказала Адриана.

– Что именно?

– Так сидеть.

– Верно, так слишком тесно. Если ты немного подвинешься…

– Ты не понял. Мне не нравится, что так я тебя не вижу.

Монтальбано сходил за стулом и поставил его напротив.

Сидеть на расстоянии от Адрианы ему было спокойнее.

Да что ж такое, уже почти ночь на дворе, а жарит по-прежнему.

– Налей мне вина.

Это было белое вино, крепкое и ледяное. Пилось оно просто восхитительно. В холодильнике стояло еще две бутылки.

– Прежде чем я начну, мне непременно надо выяснить одну вещь, – сказал Монтальбано.

– У меня нет парня. И в данный момент я ни с кем не встречаюсь.

Комиссар смутился:

– Я не к тому… я не имел в виду… Вы со Спиталери лично знакомы?

– С застройщиком? С тем, что спас Рину от Ральфа? Нет, не знакомы.

– А как так вышло? Вы же с сестрой жили буквально в нескольких метрах от его стройки.

– В общем-то, да. Но, понимаешь, я в то время больше жила с дядей и тетей в Монтелузе, чем с родителями в Пиццо. Поэтому мы так ни разу и не пересеклись.

– Уверена?

– Да.

– А потом? Когда искали Рину?

– Дядя с тетей почти сразу увезли меня назад в Монтелузу. Родители с головой ушли в поиски – не спали, не ели. Дядя с тетей решили выдернуть меня из этой гнетущей атмосферы.

– А в последнее время?

– Вряд ли. На похороны я не пошла, от интервью телевидению отказалась; только в одной газете написали, что у Рины была сестра, но без уточнения, что мы близнецы.

– Может, начнем есть?

– Конечно. А почему ты спросил про Спиталери?

– Потом скажу.

– Ты говорил, есть какие-то новости.

– Об этом тоже потом.

Ели они молча, то и дело переглядываясь, и вдруг Монтальбано почувствовал, как ему в колено ткнулась коленка Адрианы. Он чуть развел ноги, и ножка девушки тут же проскользнула между них. Второй ногой она захватила в плен его ногу, крепко стиснув.

Каким-то чудом комиссар не поперхнулся вином. Но почувствовал, что краснеет, и тут же сам на себя рассердился.

Потом Адриана указала на морских улиток:

– Как их едят?

– Подцепляют и вытаскивают двузубой вилочкой, я ее положил тебе с другими приборами.

Адриана попробовала, но у нее ничего не вышло.

– Давай лучше ты.

Она открыла рот, и Монтальбано положил туда извлеченную из раковины улитку.

– Вкусно. Еще.

Каждый раз, когда она приоткрывала ротик в ожидании улитки, Монтальбано был близок к инфаркту.

Бутылка вина опустела в мгновение ока.

– Пойду принесу вторую.

– Нет, – сказала Адриана, крепче стискивая плененную ногу. Но, видимо, заметила замешательство и смятение Монтальбано, потому что тут же его отпустила. – Ладно, иди.

Вернувшись с открытой бутылкой, комиссар сел не на стул, а на скамейку рядом с Адрианой.

Они закончили есть, и Монтальбано убрал со стола, оставив только бутылку и бокалы.

Когда он снова присел, Адриана обвила его руку своей и опустила голову ему на плечо.

– Почему ты все время убегаешь?

Пришло время для серьезного разговора? Может быть, так и лучше: поговорить наконец начистоту.

– Адриана, честное слово, мне совершенно не хочется никуда убегать. Редко бывает, чтобы кто-то мне нравился так сильно, как ты. Но ты понимаешь, что у нас тридцать три года разницы?

– Я же не замуж за тебя собираюсь.

– Согласен, но все равно. Я уже, считай, старая развалина, и, думаю, не годится… Тебе бы кого-нибудь более подходящего по возрасту…

– Более подходящий по возрасту – это какой? Двадцать пять лет? Тридцать? А ты их видел? Слышал их разговоры? Знаешь, как они себя ведут? Да они понятия не имеют, что такое женщина!

– Понимаешь, я для тебя – мимолетное увлечение, но ты для меня, боюсь, станешь чем-то намного бо́льшим. В моем возрасте…

– Хватит этих разговоров про возраст! И не думай, что мне просто захотелось тебя, как мороженое. Кстати, а есть у тебя?

– Мороженое? Есть.

Он вытащил брикет из морозилки, но оно было твердое – не разрезать. Принес на веранду.

– Сливочное с шоколадом. Будешь? – спросил Монтальбано, садясь на прежнее место. И она опять обвила его руку своей и положила голову на плечо.

За какие-то пять минут мороженое оттаяло до нужной кондиции. Адриана съела его молча, не меняя положения. И, убирая стоявшее перед ней пустое блюдечко, Монтальбано увидел, что она плачет. Сердце у него сжалось. Он попытался приподнять ее голову, заглянуть в лицо, но она уперлась.

– И еще одно тебе надо уяснить, Адриана. Что я уже много лет в отношениях с женщиной, которую люблю. И что я всегда, как мог, старался хранить верность Ливии, которая…

– …недоступна, – сказала Адриана, подняв голову и глядя ему прямо в глаза.

Должно быть, что-то подобное случалось в битвах стародавних времен с осаждаемыми замками. Они стойко держались, сносили голод и жажду, поливали кипящим маслом всех, кто лез на стены, и казались совершенно неприступными. А потом один-единственный меткий выстрел из катапульты – и всё: железные ворота вдруг рушатся, и осаждающие врываются внутрь, не встречая более сопротивления.

«Недоступна». Адриана подобрала верное слово. Что услышала она в его голосе, когда он это слово произнес? Гнев? Ревность? Слабость? Одиночество?

Монтальбано обнял ее и поцеловал. Ее губы пахли сливками и шоколадом.

Он будто тонул в этой августовской жаре.