Генрих Эрлих - Древо жизни

— А почему две церкви рядом, у самых стен монастыря? — спросил он, почувствовав легкий толчок в бок, вполне материальный, от Наташиного кулачка.

— Здесь раньше, очень давно, еще один небольшой монастырь был, это все, что от него осталось, — с готовностью ответила Наташа, — как его только в летописях не называют, Пятницкий, Введенский, Подольный, Дольный, Нижний, то он мужской, то женский. Но мне почему-то хочется верить, что здесь было одновременно два монастыря, один мужской, другой женский, и церкви относились каждая к своему монастырю. Хотя скорее всего это не так, по сути, эта одна церковь, та, что побольше, Введенская, Введения во храм Пресвятой Богородицы, вторая, хочешь, называй ее теплой или приделом, это Пятницкая, во имя святой великомученицы Прасковьи, нареченной Пятницей.

— Они мне почему-то напоминают нас с тобой, — сказал Северин, пребывая в удивительном для него сентиментальном настроении.

— Неужели я выгляжу такой старой? — притворно изумилась Наташа. — Им ведь по четыреста пятьдесят лет, они почти в одно время были построены, еще при Иване Четвертом, при Иване Васильевиче.

— Что для них четыре или пять веков? — пожал плечами Северин. — Главное, что все время вместе. Вот бы и нам так.

— Ты, конечно, та, что побольше, понятно, Введенская, — подхватила Наташа, — а я при тебе, теплым приделом.

— Ты моя великомученица, — ласково сказал Северин.

— Я твоя Пятница, — не менее ласково поправила его Наташа, притянула его голову, поцеловала в щеку и тут же решительно отстранилась. — Все, пора ехать, так мы никогда не уедем.

Но Северин по-прежнему не трогался с места.

— Знаешь, я ведь никогда не был в Лавре, — сказал он тихо, будто признаваясь в постыдном грехе на исповеди.

— Как же так? — искренне удивилась Наташа.

— Да не моя эта епархия, ну, в смысле, по работе, — пояснил он, — а если и проезжал мимо, то именно что мимо, стоит где-то в отдалении какой-то монастырь, много их тут по дороге на Север, где колония малолетних преступников была, где мастерские какие-нибудь или склады, в этих-то я бывал, по конкретным делам, теперь стороной объезжаю, со стороны они лучше выглядят.

— Сейчас в Троицу даже школьников из Москвы возят на обязательную экскурсию, — укоризненно сказала Наташа.

— Сейчас возят, — вздохнул Северин, — и правильно делают, наверно. А когда я был школьником — не возили. И родители не возили, — сказал он, упреждая замечание Наташи, — у отца на работе это не то что не приветствовалось, но грозило большими неприятностями, тем более что немедленно и неминуемо было бы доложено, кем и куда следует, уж отец-то это точно знал. Так что когда мы в восьмидесятом с экскурсией по всему Золотому кольцу проехали, то Загорск стороной объехали, хотя родители, особенно мать, очень сильно по этому поводу сокрушались. А вот теперь и разрешено все, и проблем никаких, сел в машину и вперед, и даже время есть, у отца, помню, никогда времени свободного не было, его всегда приходилось выкраивать, а у меня есть, иногда даже с избытком, но вот ни разу не съездил, — грустно закончил он.

— Теперь часто ездить будешь! — заверила его Наташа с несколько преувеличенной бодростью. — Вперед! Едем!

Едем — слишком громко сказано, через пару сотен метров Северин уже заворачивал на платную стоянку напротив Лавры. Он доходчиво объяснил охраннику, что джип они оставляют здесь не просто так, а чтобы найти по выходу, и, зажав папку с рукописью под мышкой, поспешил за Наташей через обширную площадь, которая, как ему тут же объяснили, называлась ни много ни мало Красной.

Перед монастырскими воротами, вернее, перед длинным сводчатым входом Наташа поправила шаль на голове, осенила себя широким крестом и поклонилась в пояс. Северин же ухватил взглядом объявление, что Лавра открыта для посещений до семнадцати часов, посмотрел на часы, убедился, что время вышло, и поэтому без всякого удивления воззрился на двух мордоворотов, преграждавших вход. Рядом с ними смиренно стоял молодой парень в длинном черном одеянии, монастырский служка, так определил его Северин. В глазах служки, обращенных к девушке, не было ни грана чисто мужского интереса, а только безмерное поклонение с примесью скромного одобрения ее действий, Северин же удостоился гневного, но приличествующего иноческому статусу осуждения. Наташа раскрыла сумочку и принялась торопливо рыться в ней. Наверно, у нее есть какой-нибудь пропуск, подумал Северин. Но служка уже что-то зашептал охранникам, и те послушно расступились.

Ступив на мостовую Лавры, Северин застыл в изумлении. «Господи, какая красота!» — воскликнул он про себя. Первое слово было не более чем фигурой речи, зато остальные являлись слабым и неумелым выражением искренних чувств. И ведь, казалось бы, он был подготовлен к этому, но почему-то из машины вид переливающейся яркими красками Лавры на фоне голубого безоблачного неба воспринимался как рекламный постер, за которым, как подсказывал его опыт, непременно скрывается что-то не слишком презентабельное, блеклое, даже серое, по-монастырски серое, так он сам определял свои ожидания. И вдруг — буйство света и цвета.

— Как детская игрушка, — сказал он.

— Да, в городе есть музей игрушки, очень интересный, сходим как-нибудь, — откликнулась Наташа, вновь погрузившаяся в свои думы, тревоги или даже молитвы.

Они неспешно двинулись к большому белокаменному собору. «Где-то я видел что-то очень похожее», — подумал Северин, но не стал долго напрягать память, чувствуя, что не вспомнит, а если вспомнит, то, скорее всего, ошибется. Он перевел взгляд чуть выше, где блистающий золотом центральный купол окружали четыре кобальтовых, усыпанных золотыми звездами. Прищурив глаза, он сфокусировал взгляд на одной из звезд, пересчитал длинные острые концы, вышло десять, какое-то странное число.

— Знаешь, мне синие купола больше нравятся, чем золотые, — сказал он.

— Мне тоже, — ответила Наташа, — но у золотых есть одно преимущество — с них краска не облупливается, и они не ржавеют.

Северин между тем перевел взгляд еще выше и вправо, на бело-голубую колокольню, потом и вовсе задрал голову. Издалека, вырываясь вверх из широкой и отнюдь не приземистой Лавры, колокольня не производила такого впечатления, как отсюда, от подножья, когда становился понятным истинный масштаб.

— Высокая, — только и сказал он.

— Самая высокая в России, — ответила Наташа.

— А я всегда считал, что самая высокая — Иван Великий.

— Нет, эта на шесть метров выше, и главный колокол не уступает кремлевскому Царь-колоколу, только висит и звонит.

— Да, я что-то слышал, не так давно в Питере отливали.

— Оно и четыреста, и пятьсот лет назад отливали, не хуже, даже лучше, потому что злата-серебра не жалели.