Кунио Каминаси - Сделано в Японии

— Добавлю, конечно. — Я, не залезая в бумажник, прикинул в уме свои запасы наличности.

— Тогда лады! — обрадовался Паша. — Поехали!

— Поехали! — согласился с ним я.

— Э нет, Минамото-сан! — осадил меня Павел.

— Чего нет? — Такой поворот событий меня совсем не устраивал.

— Японцев я возить туда не могу! Ни под каким видом! Вас хоть и Олежка привел, вам туда дороги нет!

— Чего же мне делать?

— Можете здесь подождать — вон Олежке пособить «мясорубку» с «лаврика» снять…

— Ага, давай помоги мне! — обрадовался Олежка.

— Или вообще лучше домой езжайте! Чего вам здесь тереться-то без дела?

— А это далеко? — нетвердым голосом спросил бросаемый мной на произвол судьбы Ганин.

— За полчаса обернемся, — ответил Паша.

— Тогда, Такуя, ты езжай в «Викторию стейк» — знаешь, ресторан за паровыми часами? А я туда подъеду хорошо?

— На чем это я туда поеду?

— Паш, ты меня на своей тачке за пэтээсками повезешь?

— Само собой! Вы, мужики, извините, но нам мараться и светиться с этим делом, сами понимаете…

— Вот — вот, — поддакнул ему Ганин. — Значит, Такуя, ты бери мою машину, а меня тогда Паша к ресторану на обратном пути подбросит. Лады, Паш?

— Без проблем! Отару — город маленький!

Ганин протянул мне ключи от «галанта», выстрелил мне в глаза своими пронзительными серыми льдинками, фамильярно подмигнул левой из них и жизнерадостно пропел в сторону Павла:

— Поедем, красотка, кататься!..

Не скажу, что мне боязно было отпускать Ганина одного с суровым Пашей, но перманентное чувство ответственности за всех, кто со мной в жизни имеет дело, все — таки тянуло меня где-то в глубине моей сердечной мышцы и не позволяло хотя бы на секунду расслабиться и собраться с силами для предстоящих великих событий. Профессиональная интуиция подсказывала мне скорую развязку всей этой затянувшейся слишком уж надолго истории, и, — с одной стороны, я понимал, что без активного участия в ней моего друга Ганина не обойтись, но с другой — Ганин был сугубо штатским человеком, и если мне по службе полагается подставлять отдельные части своего тела под бандитские ножи и стволы, то Ганин делать этого вовсе не обязан. Конечно, с его в принципе мальчишеским характером всегда хочется приключений и острых ощущений. Однако осознавать то, что это не его любимые бесконечные голливудские «пострелюшечки» с обязательным счастливым концом, где Брюс Уиллис или Арнольд Шварценеггер сравнивают всех своих врагов с землей, не беря при этом никаких пленных, а реальная жизнь, далекая от сладкого Голливуда не только географически, упрямый Ганин отказывается. Мне, разумеется, приятно иметь такого друга, который понимает тебя с полуслова или часто вообще без слов, как только что у гаража «Сахкара», однако расставаться с ним и оставлять его Сашу вдовой, а Гришку с Машкой — сиротами в мои планы тоже пока не входило.

Поэтому я и попытался немножко задержаться возле «Сахкара» в ганинском «галанте», чтобы попробовать проследить за тем, куда повезет новоявленного лазутчика категоричный и деловой Паша, но у меня из этого ничего не вышло. Стоило мне остановиться около магазина, как с левого бока ко мне с визгом и треском тормозов подлетел ярко — желтый «Мицубиси—3000», и из правого переднего окна на меня сурово посмотрел все тот же категоричный и радикальный, не в пример своему бестолковому приятелю Олежке, Паша. Я попробовал разыграть на своем аристократическом лице удивление и непонимание, но он сурово указал мне пальцем в направлении северного выезда из города, покрутил тем же пальцем в воздухе, как бы задавая мне и моему «галанту» необходимые обороты, а из-за его левого плеча выглянул напряженно улыбающийся Ганин и по-детски помахал мне ручкой. Я тронулся с места, и всю дорогу, пока не доехал до первого перекрестка, в моих трех зеркалах заднего вида неподвижно желтело яркое пятно.

Я спустился к району Мерхен вдоль железнодорожной Эстакады, проехал мимо храма Суйтенгу, продрался сквозь толпу туристов, запрудившую магазинную улочку Сакаимати, у истока которой мы с Ганиным только что провели весьма плодотворные минуты в обществе словоохотливого Олежки, и выехал на перекресток Мерхен, где стоят знаменитые отарские паровые часы. Что в этих часах такого особенного, что влечет к ним ежедневно тысячи людей, я не могу понять вот уже сколько лет. Ну да, ну часы, ну высокие такие в английском, или, как любит поправлять меня энциклопедист Ганин, в викторианском стиле. Внутри у них якобы паровой котел, который, подобно паровозному свистку, каждый час подает куда надо пар, и часы противным, вызывающим тошноту и зубную боль, гудением сообщают всем в округе о том, что у них закончились очередные шестьдесят минут их отнюдь не бесконечной жизни.

На площади вокруг часов расположены основные отарские магазинные достопримечательности (иначе чего ради вообще сюда приезжать?): ужасно темные и огромные изнутри древние лабазы, где продают знаменитые отарские музыкальные шкатулки и всякую стеклянную дребедень, кучка ресторанов, кафе в венском стиле (откуда, собственно, и этот пресловутый «Мерхен»), а позади одной из сувенирных лавок, устроенной в старинном каменном складе, расположился ресторан «Виктория стейк» — двойник того, в котором мы вчера с Ганиным поужинали.

Благодаря буднему дню и бестолковому с точки зрения приема пищи времени суток (было начало пятого: обедать поздно, ужинать рано, а до завтрака еще о — го — го!) припарковался у ресторана без особого труда и зашел в практически пустой зал. В отличие от вчерашней сумикавской «Виктории» студентов здесь не было вовсе — сидели три кучки праздных домохозяек и одна пожилая супружеская пара — явно из туристов. Я почувствовал себя неловко. В силу неистребимой деликатности, привитой от рождения — или, как соскабрезничал бы в этой ситуации циник Ганин, еще до рождения — мамой с папой, мне всегда становится неудобно нарушать принятые у нас негласные правила общественного поведения, точнее, распорядка дня. Конечно, у нас нет такого закона, по которому сорокапятилетнему здоровому пока еще во всех отношениях мужику запрещалось бы в пятом часу элементарного вторника заходить без особого дела в самый что ни на есть стандартный ресторан, но все равно такое явление народу достойного потомка всесильных самураев и могущественных сёгунов вызывает у этого самого народа откровенное непонимание и скрытое осуждение. Ведь где должен быть во вторник, на исходе светового дня мужик? Правильно: на службе — «сверлить иену», как не без видимого удовольствия сказал бы живущий спокойно уже не первый десяток лет на нашей грешной земле безо всяких предубеждений Олежка (надо, кстати, не забыть выяснить его фамилию и сообщить Нисио про Федота). А тут я этаким гоголем — моголем заваливаюсь в ресторан среди бела дня, заказываю для вида дохлый салатный бар и горячий «дринк — бар», наливаю себе горячий кофе, усаживаюсь у окна лицом к порту и начинаю ждать у моря погоды, испытывая при этом на своей чувствительной коже презрительные взгляды едоков и официанток.