Луиза Пенни - Стеклянные дома [litres]

– А когда мы задавали вопрос, никто из друзей не признался в том, что пользовался потайной дверью. Они даже не знали про нее, – сказал Гамаш. – Значит, петли смазывались для другой цели. Я, конечно, понял это не сразу, но стал думать: может быть, контрабандисты вернулись. Нас уже некоторое время тревожил вопрос: каким образом наркотики переправляются через границу? Мы знали о традиционных маршрутах, но объемы перевозок были гораздо больше, чем мы могли объяснить.

– Постойте, – сказал прокурор. – Ваши слова по-прежнему указывают на Антона как на убийцу. Как вы поняли, что убийца – Жаклин?

– Если бы Антон Баучер захотел убить кого-нибудь, вы думаете, он стал бы делать это сам? – спросил Бовуар. – Но даже если бы это был он, неужели он бы запаниковал и сначала унес, а потом вернул орудие убийства? Почему просто не сжечь его? И вот тут к нам пришла Жаклин и рассказала о кобрадоре.

Жан Ги помнил холодную ноябрьскую ночь, когда Гамаш и Лакост с собаками спешно вернулись в дом, а он закончил говорить по телефону с Мирной и Рут.

Обе признали, да, им известно про маленькую комнату. Рут сказала об этом Мирне, а Мирна, поразмыслив, вспомнила, что говорила об этом Леа. Но о двери, насколько он смог это установить осторожными косвенными вопросами, ни одна из них, казалось, не знала.

– Она не призналась в убийстве Кэти Эванс, – сказал Гамаш. – Ее признания касались кобрадора. Однако нас продолжала беспокоить бита. Я понимал, что единственная цель возвращения биты на место после убийства мадам Эванс состояла в том, чтобы указать на убийцу. Но конечно, не на настоящего.

– Она хотела, чтобы в убийстве обвинили Антона Баучера, – догадался Залмановиц.

– Oui. Таков с самого начала и был план Жаклин. Все опять очень просто. Убить Кэти и свалить вину на Антона. Эти два человека, как считала она, виновны в гибели ее брата. Совесть должна была взыскать не один долг. Эдуард прыгнул вниз, когда потерял разум от наркотиков, проданных ему Антоном. Но причиной его нервного срыва стал разрыв с Кэти. Кэти разбила его сердце, а наркотики затмили разум. Он, судя по всем дошедшим до нас сведениям, был чувствительным молодым человеком, чья любовь оказалась слишком сильна. Кэти Эванс не отвечала Эдуарду взаимностью, вот в чем состояла вина этой мягкой, доброй женщины.

– Эдуард всем делился с сестрой, – сказал Бовуар. – Он пребывал в ярости. Говорил о Кэти как о жестокой. Бессердечной. Он, конечно, не имел этого в виду. Он сошел с ума от ревности, а наркотик лишил его способности мыслить. Я знаю, на что способны два эти чувства. Как они настраивают человека против тех, кто заботится о нем больше других.

– И вот, вбив эти черные мысли в голову сестры, он покончил с собой, – сказал Гамаш. – И Жаклин с тех пор возненавидела Кэти. Ни Кэти, ни наркодилер не заплатили за смерть ее брата. И она поклялась отомстить.

Барри Залмановиц кивал. Если другие не могли понять эту манию, то он столкнулся с подобной бедой лицом к лицу. Если бы его дочь умерла, он бы всю жизнь посвятил свершению правосудия. Какую бы форму оно ни приняло.

Премьер-министр Квебека выслушал объяснения без комментариев, без вопросов.

Потом обратился к судье Корриво:

– И что из этого вы знали?

Время пришло. Взяться за руки с Гамашем и пересечь мост у Сельмы. [54] Сельма – город на реке Алабама, связан с движением за права чернокожих американцев, на мосту через Алабаму произошли столкновения демонстрантов с полицией. В марте 1965 года именно из Сельмы начинались марши на столицу штата – город Монтгомери, ставшие важной частью кампании за регистрацию чернокожих избирателей, начатой Мартином Л. Кингом.

Стоять перед домом и не впускать тех, кто будет депортировать, вешать, избивать и куражиться.

Стук в дверь. Евреи на чердаке.

Пришел ее черед, ее час. Дать бой.

– Я ничего не знала, – услышала она свой голос.

Рядом с ней в кабинете премьера молча сидел Гамаш.

– Значит, инициатива целиком принадлежала вам, Арман? – спросил премьер.

– Oui.

– Но ваши люди пошли на это. Главный прокурор согласился.

– Да.

Гамаш знал: не имеет смысла говорить, что они просто выполняли приказ. Это не защита и не должно быть защитой.

– Вы знаете, как я должен поступить, – сказал премьер. – Нарушение закона, клятвопреступление, пересечение границы и убийство гражданина другой страны, пусть этот человек и заслуживал смерти… Все это не может остаться без последствий.

– Я понимаю.

– Вы, конечно, будете…

– Я знала, – перебила его Морин Корриво. Она посмотрела на Гамаша. – Простите меня, я должна была признаться раньше.

– Я понимаю, – сказал он. А потом добавил вполголоса: – Вы не одна.

– Объяснитесь, – сказал премьер-министр.

– Я не знала конкретики, но понимала: в процессе что-то происходит. Что-то необычное. Я заподозрила клятвопреступление и вызвала месье Гамаша и Залмановица в свой кабинет. Они признались. Этого было достаточно для их ареста. И уж по крайней мере, для задержания. Но я их отпустила.

– Почему?

– Я понимала: для их действий есть весьма веские основания. И если они готовы были поставить на карту так много, мне показалось, что это тот минимум, который могу сделать и я.

Премьер кивнул:

– Спасибо вам за ваши слова. Если бы вы задержали месье Гамаша, операция провалилась бы, а картель во всех смыслах победил.

– Да, я знаю.

Он обратился к Гамашу:

– Вы будете освобождены от исполнения обязанностей. Временно отстранены до проведения расследования. Ваш заместитель, инспектор Жан Ги Бовуар также отстраняется. Насколько я понимаю, вы оба были организаторами?

– Да.

– Суперинтендант Мадлен Туссен будет назначена временно исполняющим обязанности главы Квебекской полиции. Она определенно была вовлечена, и ее соучастие тоже будет расследовано, но кто-то должен руководить полицией, а благодаря вам, Арман, все старшие офицеры скомпрометированы. Поэтому я могу назначить либо Туссен, либо привратника.

– А старший инспектор Лакост? – спросил Гамаш.

– Она останется главой отдела по расследованию убийств.

Арман благодарно кивнул. За Лакост он готов был побороться, но с облегчением узнал, что в этом нет нужды.

– А я? – спросила судья Корриво.

– Вы – судья, – сказал премьер. – Что, по-вашему, мне следует сделать?

Морин Корриво, казалось, задумалась на секунду, потом сказала:

– Ничего.

Премьер поднял обе руки:

– Мне это кажется разумным. Воистину ничего.

– Pardon? – спросила Корриво. Она шутила, говоря «ничего».

– Я вчера говорил с председателем Верховного суда и объяснил ему, что, по моему мнению, могло случиться. И хотя формально ваши действия не отвечают закону, вы действовали в интересах провинции. Народа. Вы вынесли правильное суждение.