Песах Амнуэль - Расследования Берковича 1 [сборник]

Наверху дул ветер, тент, под которым, судя по его рассказу, сидел Шиндлер, гудел, будто парус. Море бурлило, и Беркович подумал, что в такую погоду он бы не отошел от берега даже на океанском лайнере.

— Ветер поднялся недавно, — сказал Шиндлер, — а тогда была тихая погода.

В это трудно было поверить. «Тогда» означало — два часа назад.

— Хорошо, — сказал сержант и взял в руки лежавший на столике большой морской бинокль. — Вы смотрели на птицу и… что дальше?

— В какой-то момент я случайно перевел бинокль в сторону моря и увидел, как на яхте…

Шиндлер замолчал, перед его глазами, видимо, вновь предстала увиденная им картина.

— Что — на яхте? — напомнил Беркович.

— Амир наклонился к самой воде… — Шиндлер говорил тихо, выдавливая из себя каждое слово. — А Шай… Шай схватил его за ноги и сбросил за борт. Одно движение… Может, Амир крикнул, я не знаю, ничего не было слышно…

— Что сделал Ваксман после этого?

— Повернул яхту к берегу…

Беркович взял в руки бинокль и принялся оглядывать окрестности. В окулярах четко видны были соседние дома, и пресловутая пальма, на которой, по словам Шиндлера, сидела странная птица. Сейчас на вершине никого не было. Беркович повернулся к морю и некоторое время пытался разглядеть верхушки волн. Потом положил бинокль и подозвал стоявшего поодаль Михаэли.

— Приобщите к вещественным доказательствам. Там теперь и мои отпечатки, но я держал аккуратно, так что…

Он не закончил фразу и обернулся к Шиндлеру.

— Я думаю, — сказал он, — что Вайсман действительно утопил Шаллона. Как по-вашему, почему?

— Не знаю, — пожал плечами Шиндлер. — Ума не приложу. Может, из-за женщины?..

— Бросьте, — резко сказал Беркович. — Меня интересует правда. Вы двое — вы и Вайсман — имели что-то против Шаллона, достаточное, чтобы пожелать ему смерти. Это раз. И второе. Вы — лично вы, господин Шиндлер, — намерены избавиться от Вайсмана, засадив его за решетку. Возможно, он действительно утопил компаньона, но почему вы рассказали об этом? Кто дернул вас за язык? Если бы вы сказали, что ничего не видели, никто не мог бы доказать обратное, верно? Вайман утверждает, что Шаллон упал за борт сам, и, не исключено, что экспертиза не найдет на теле следов насилия. Вы же своими показаниями…

— Черт возьми! — воскликнул Шиндлер. — Первый раз вижу полицейского, который спрашивает, почему свидетель не солгал! А почему я должен лгать и покрывать преступника?

— Потому, — назидательно сказал Беркович, — что компаньоны обычно так и делают. Вы поступили иначе, и это наводит на мысль, что вам выгодно избавиться не только от Шаллона, но также и от Вайсмана.

— Зачем? — неожиданно успокоившись, спросил Шиндлер.

— Это вы расскажете на официальном допросе в полиции, — ответил Беркович, — потому что я задерживаю вас по подозрению в соучастии в преднамеренном убийстве Амира Шаллона. Все, что вы скажете, начиная с этого момента, может быть использовано против вас. Вы можете вызвать своего адвоката…

— Обязательно! — воскликнул Шиндлер. — Что за глупость!

Он начал спускаться по лестнице, и Берковичу показалось, что Шиндлер сейчас упадет и сломает себе шею. Когда Шиндлера увели, Беркович попросил у Михаэли пакет с биноклем и позвонил инспектору.

— Господин Хутиэли, — сказал он. — Нужно назначить экспертизу для проверки дел в фирме этой троицы. По-видимому, Шиндлер с Вайсманом решили убить Шаллона — причину нужно выяснить. Вайсман должен был утопить Шаллона, а Шиндлер — обеспечить алиби. Подтвердить, например, что в тот момент уже поднялся сильный ветер, и нет ничего удивительного, что Шаллон упал за борт… Но вместо этого он придумал другую версию: будто он видел, как Вайсман сталкивает Шаллона. Шиндлер хотел избавиться сразу от обоих…

— Почему вы так думаете? — подумав, спросил Хутиэли.

— Шиндлер следил за птицей, а потом перевел бинокль в сторону моря и увидел… Не мог он ничего увидеть, господин инспектор, слишком разное расстояние, нужно было перевести фокус… А в фокусе сейчас — я проверял — та самая пальма… Я думаю, эксперты найдут следы пальцев Шиндлера на самом бинокле, но не на колесике, с помощью которого переводят фокус.

— Возвращайтесь, — сказал Хутиэли, помолчав. — Возможно, вы и правы, сержант, но доказать это будет трудно.

— Не думаю, — хмыкнул Беркович. — Достаточно будет сказать Шиндлеру, что он никак не мог видеть того, что происходило в море… Он сломается сразу. Когда очень упорно думаешь об одном, и вдруг оказывается, что ты ошибся…

— Психолог, — вздохнул инспектор. — А что, птица хоть красивая — та, что сидела на пальме?

— Птица? Нет там никаких других птиц, кроме чаек. Откуда им взяться?

— Я очень не люблю такие дела, — морщась, сказал инспектор Хутиэли. — Все это может оказаться обычной уголовщиной, но сначала непременно возникают мысли о преступлении на националистической почве.

— О чем вы, инспектор? — спросил сержант Беркович, поднимая голову от клавиатуры компьютера. Он уже третий час пытался составить докладную записку по поводу вчерашней демонстрации. Демонстрации, кто бы их ни организовывал, нравились Берковичу еще меньше, чем инспектору Хутиэли — преступления на почве национализма.

— Ты не знаешь? — удивился Хутиэли. — Ты не читал утреннюю сводку?

— Нет, — сдержанно отозвался Беркович. — Я с утра пишу эту проклятую докладную…

— А, — оживился инспектор, — ты же вчера был на демонстрации! Первый раз?

— В качестве полицейского следователя — первый, — кивнул Беркович. — Гнусное это занятие: разбирать, кто прав, а кто виноват, в ситуации, когда ни правых, ни виноватых не могло быть по определению. Шаломахшавники демонстрировали против политики правительства перед зданием генерального штаба. Полицейские сначала наблюдали, не вмешиваясь, потом поступил приказ — разогнать. В потасовке пятеро раненых: двое полицейских и три демонстранта. Проблема — кто начал первым?

— Тоже мне проблема, — проворчал Хутиэли. — Первыми всегда начинают левые, а полицейские вынуждены обороняться.

— Да? — с сомнением произнес Беркович. — А если бы это была демонстрация правых?

— Тогда, — пожал плечами инспектор, — первыми начали бы правые, что за вопрос.

— Гм… — промычал сержант. — Полиция, как всегда, только обороняется.

— Именно, — буркнул Хутиэли. — Так и пиши, и не забивай этим голову. Тут дело более серьезное.

— Какое? — заинтересованно сказал Беркович.

— Похищение в Петах-Тикве. Судя по всему, палестинец по имени Махмуд Тарауи похитил восьмилетнюю девочку Ализу Шохин.

— Вы говорили о националистических мотивах только потому, что похититель — араб, а похищенная — еврейка?