Андрей Константинов - Тульский – Токарев

3–4 июня 1990 г.

Ленинград, В. О.

Выходя на работу после почти недельного отсутствия, Артур в полной мере ощутил на себе действие так называемого «синдрома тревоги». Ему казалось, что все как-то по-особенному на него смотрят, а если не смотрят на него – то, значит, специально отворачиваются и думают про него, причем думают плохо. Между тем коллеги, наоборот, стремились делать вид, что ничего такого особенного не произошло, что все идет своим чередом, и не думали о Тульском плохо. Русский человек, он ведь странно устроен – ежели даже действительно в чем-то виноватый вдруг запьет по этому поводу зверски – его тут же все начинают жалеть, видимо, как искупившего вину чудовищным воздействием алкоголя на организм… Нет, Ткачевский, еще не поправившийся до конца, конечно, сказал Артуру пару слов для острастки – но действительно пару. А Тульскому нужно было, чтобы на него орали, топали ногами, долго разговаривали бы – тогда бы он понял, что – прощают, предварительно поругав. А тут – ежели не ругают, так, значит, и прощать не хотят, в категорию пропащих занесли… Одна надежда оставалась на Токарева-старшего – Артур ждал, что начальник ОУРа вызовет его к себе – ну и там вздрючит, естественно. Потому что, если не захочет вызывать, – значит, дела совсем плохи, значит, и видеть не хочет, и разговаривать не желает…

Во второй половине дня «синдром тревоги» Тульского превратился уже в синдромище, но тут Токарев все же передал через Ткачевского, чтобы Артур явился. Тульский пулей долетел до кабинета начальника и робко-робко постучал в дверь.

– Входи-входи, чего скребешься-то, – приветствовал его Василий Палыч. – Ну как, алкоголики рисуют нолики? Или – пьянству бой?

– Василий Павлович, – сказал Артур, клятвенно прижимая руки к груди, – я… я сам не знаю…

– Искупишь в бою… – усмехнулся Токарев. – Хотя, конечно… Честно говоря, от тебя не ожидал. Вот я от Харламова мог таких закидонов ждать – они во внутренних войсках и не такое вытворяли… Но ты-то…

Артур сжал зубы и очень тяжело выдавил все-таки из себя:

– Я… Мне… Мне самому… очень стыдно… Я…

Начальник ОУРа вздохнул и улыбнулся по-человечески:

– Добро, если так. Значит, не все еще потеряно. Ладно… Был бы ты бабой – я бы сказал: не бери в голов у, бери в рот. Но ты не баба. Все, хорош мусолить, работы полно… Давай-ка, впрягайся. А то, понимаешь, чеку из гранаты выдернул – и забухал на нервяке. Неплохо устроился. У нас, между прочим, тоже нервы… Все. Сделай так, чтобы у меня больше не было поводов для таких разговоров. Обещаешь?

– Обещаю…

– Ну и славно…

И в этот момент Василию Павловичу позвонил Ужинский…

Токарев-старший даже не понял сначала, кто звонит и по какому вопросу. По мере того как до Василия Павловича доходило то, о чем говорил пострадавший от «милицейского террора», – в кровь ему огромными порциями начал поступать адреналин. А рассказал Ужинский новости действительно интересные и совершенно неожиданные: только что ему звонил тот самый парень из бара, который представился Артемом и заколол Светлану.

Голос его трудно было перепутать с каким-нибудь другим. Этот «Артем» потребовал денег – много денег. Говорил он тихо, резонно, без угроз, видимо подразумевая, что Ужинский и в бреду не посмеет ему сопротивляться. Проявил «Артем» осведомленность и в том, как Ужинского отделали в милиции, – спросил, понял ли, дескать, что от ментов надо стараться быть подальше? Ужинский сказал, что понял…

«Вот она, удача! – подумал Токарев и испугался в это поверить. Он откашлялся и скомандовал Ужинскому – корректно, но твердо:

– Из дома – не выходить! Ни в коем случае. Поздно ночью мы проверим все вокруг – тогда выйдете, и мы спокойно все обсудим и подготовим…

Василий Павлович повесил трубку и ошалелыми глазами посмотрел на Тульского:

– Позвонил красавец. Денег хочет. Ну до чего же наглая тварь… Ты понял, Артур, кто позвонил?

Тульский по реакции Токарева и обрывкам его фраз уже начал догадываться, но боялся поверить. Он смотрел на Василия Павловича, и ему казалось, что сердце перестало стучать в груди. Начальник розыска закивал, сам с трудом сдерживая азартную радость:

– Он, он… Ужинский уверен… Поперло, Артурчик. Давай, родной, собирай всех! Свои тары-бары мы потом дотарыбарим…

Тульскому дважды повторять было не нужно – он рванулся выполнять указание начальства, как наскипидаренный. Радостное возбуждение Василия Павловича передалось и Артуру, а от него шло ко всем остальным участникам концессии…

Вот когда пригодились возможности Богуславского по наружке – экстренно поставленный пост наружного наблюдения до ночи отрабатывал адрес Ужинского, и, только когда появилась близкая к стопроцентной уверенность, что его никто не пасет, коммерсанту позвонили, сняли его практически от самого подъезда машиной и доставили в кабинет Токарева, куда внесли почти что на руках. А в кабинете уже собралась почти вся гвардия (без Варшавы и его «коллег», естественно). Надо сказать, что после звонка коммерсанта Василий Павлович практически перестал думать о той информации, которую ему передал ночью Варшава. Потом Токарев об этом очень пожалеет… Но это будет потом. А тогда наркотическое опьянение от предчувствия победы – такой желанной, такой справедливой, – вскружило головы почти всем…

Ужинский, войдя в кабинет, увидел сразу Тульского и Харламова и вздрогнул. Токарев-старший нахмурился и гаркнул Артуру и Степе:

– Выйдите! Оба!

Опера нога за ногу поплелись к выходу, ежесекундно оборачиваясь, как печальные жирафы.

Ужинский протиснулся внутрь кабинета, опасаясь приближаться к своим мучителям. Косясь на них, он нервно спросил Василия Павловича:

– Вы же говорили, что их отправят в Коми, в какой-то Печорск участковыми?

Начальник ОУРа развел руками:

– Посылали – так не берут! Послушайте… вот если бы вашу кровь убили… – вы бы хотели, чтобы кто следствие вел… следователь Знаменский? Вы подумайте, не спешите…

Уловив ушами-локаторами такой поворот разговора, Тульский и Харламов приостановились в дверях и подперли собой косяк – один справа, другой слева. Ужинский несколько раз нервно вздохнул, оглянулся на Артура и Степу (оба сразу надели на рожи пионерское выражение) и, наконец, не выдержав пристального взгляда Василия Павловича, признал:

– Наверное, вы правы… Но ведь они меня не били, а пытали…

– Не! Пытают по-другому, – не согласился Боцман, жуя кусок черного хлеба. – Я вот как-то у отца спросил: «Батя, ведь били же в своем СМЕРШе?» А он: «Что за глупость! Где ты такого начитался? Ну… был случай… привели как-то одного… Ну, фашистская рожа! Питер бомбил, летал штурманом, а – русский сам. Так потом капитан Дрогов кричит, мол, вы бы стенку известкой спрыснули – все ж в крови!» Вот. Тогда – били… А сейчас…