Оливье Норек - Меж двух миров

— Мы наконец получили такую же игрушку, как англичане, — сообщил таможенник своему коллеге. — Сейчас испробуем ее.

Когда тяжеловоз припарковался, в разных местах кузова установили шесть маленьких намагниченных металлических дисков. Идущий от каждого из них кабель соединял их с установленным в двух метрах от грузовика портативным информационным центром размером с тележку из супермаркета. Специалист настроил частоту детекторов таким образом, чтобы она улавливала только один звук. Биение сердца. Англичане называли этот новый радар для поиска мигрантов heart beat detector [75], и эффективность его была невероятна.

Сердце в груди Килани билось на разрыв, почти причиняя ему боль, но ухом этого было не услышать. Зато на экране прибора эти толчки возникали с равными интервалами. Толчки, вызванные биением сердца умирающего от страха ребенка.

— Чувствую пульс! — с гордостью объявил таможенникам спец.

Эта фраза, которую обычно произносят, когда готовятся спасти жизнь, в данном случае предполагала гораздо менее благоприятную концовку.

Задние двери были открыты, и таможенники подождали, чтобы их трофей вышел. Но при виде этого единственного ребенка все переглянулись, скорее в растерянности, чем по привычке. Килани сел на борт машины, самостоятельно спустился из прицепа и оказался в окружении гигантов. Один из них, сильно размахивая руками, как будто отгонял собаку, желая бросить ее, обратился к нему:

— Давай. Нечего тебе здесь делать. Мы не собираемся усыновлять тебя. Рви когти! Go away!

Но Килани никуда не уходил, переводя взгляд с одного лица на другое, не понимая, ругают ли его, угрожают ему, приказывают не двигаться или же, наоборот, просят убираться вон. Один из великанов крепко схватил его за руку, и этот жест подействовал на него как электрический разряд. Не раздумывая, он бросился бежать, совсем потеряв голову в этом бетонном лабиринте, снова минуя первые контрольные будки, вздрагивая от собачьего лая, пересекая направленные на него лучи прожекторов. Вдалеке он разглядел решетку и очередь грузовиков, которые он миновал под изумленными взглядами водителей, петляя между тяжеловозами, проползая под прицепами, чтобы наконец оказаться на шоссе, за пределами порта Кале. Легкие жгло огнем, мышцы ног болезненно свело от долгого сидения в неудобной позе, и все же он бежал: задыхаясь, не оглядываясь, ни на мгновение не сбавляя скорости.

В висках громко стучала кровь, дыхание стало коротким, прерывистым, как будто воздух вдруг сделался непригодным для вдыхания. У него помутилось в глазах, теперь он бежал почти вслепую, и когда фары мощного тридцатитрехтонного грузовика ослепили его, невыносимый свет превратился в факел, огромный, обжигающий, и все вокруг него воспламенилось. И тогда он услышал щелканье пулеметов, крики, несущиеся от хижин его деревни, увидел их горящие крыши в облаках черного дыма. Свое озеро. Белый Нил. Свой зеленый океан густой и влажной травы. Услышал голос матери, издалека зовущей его: «Айман!»

Он без сознания упал на обочине дороги, в напитанную выхлопными газами желтую траву.

Меня зовут не Килани.

Мои родители дали мне имя Айман. По-арабски — Счастливый. Или Благословенный. Хотя меня заставили позабыть его.

Когда солдаты оставляли мою деревню, они увели с собой всех детей, способных сражаться. Против кого? Ради чего?

А в обмен на нашу покорность оставили в живых женщин и стариков. В тот день нас, завербованных детей, было больше двадцати.

Я смог унести с собой только кусочек ткани от платья моей матери. С неподвижного тела моего брата сорвали браслет и отдали его мне, чтобы я помнил…

Мы шли дни напролет и спали на голой земле. Хотя язык у меня понемногу зарубцовывался, он все еще кровоточил, и я сплевывал кровь, чтобы не держать ее во рту.

Я был голоден, изнасилован, избит. Как и все остальные. Потом через неделю мы добрались до военного лагеря, где познакомились с нашим командиром. С тем, кто будет решать нашу участь.

Моя воля была сломлена. Я больше не был Айманом. Я стал солдатом. У меня больше не было семьи. Я стал частью армии.

Нам выдали оружие и научили им пользоваться. Как целиться, дышать, стрелять и начинать сначала. Заряжать и чистить ружье. Не тратить патрон на раненого. Приканчивать ножом, если потребуется. Ударом в сердце, для надежности. Но это были всего лишь тренировки.

Однажды утром мы направились в сторону Коха — деревни в ста километрах к югу от моей. Наши шаги и наши машины поднимали пыль, образуя грозное облако, издали предупреждающее о нашем приближении.

В сотне метров от места назначения один из детей отказался идти дальше и бросил на землю свое ружье. Он принялся умолять и рассказывать о сестре, которая замужем в Кохе. Тогда мой командир сказал ему, что он может пойти туда и предупредить деревню, что президент пощадит их. Ему требовалось пройти всего сотню метров. Примерно двести шагов. Я насчитал десять, прежде чем услышал выстрел и увидел, как разлетелся череп этого ребенка, а сам он рухнул на землю.

По приказу командира все машины, двинувшись в деревню, проехали по трупу. Последний автомобиль почти вдавил его в землю.

К тому времени, когда мы появились, коровы были отведены подальше и все попрятались по домам. Мой командир проорал, что это оскорбление в адрес президента. У дверей каждого дома было выставлено по два малолетних солдата. Один — чтобы открыть дверь и стрелять очередью, другой — чтобы добивать ножом. У меня был нож.

Мальчик, которого поставили со мной, Наиль, словно превратился в камень. Он настолько оцепенел, что даже не мог повернуть ручку. Мой командир взял ружье и, готовый преподать тем, кто не подчиняется его приказам, второй урок, подошел к нему. У меня не осталось выбора. Я взял оружие из дрожащих рук Наиля и вышиб хлипкую дверь ногой. Не глядя, я дал очередь. Крики, запах пороха и крови. Огонь, вырывавшийся из ствола при каждом выстреле, на мгновение освещал лица и тела. От сильной отдачи ружье выпало из моих рук и оказалось на земле. Командир поднял его и, широко улыбаясь, надел ремень мне на шею. Мне показалось, он мной гордится.

Когда я покидал деревню, тень у меня была двойная: от солнца и от языков пламени, таких высоких, что они лизали небо. Командир подошел ко мне и велел сесть в его пикап. Он слыхал про того ребенка, которому отрезали язык. Немой солдат, который не выдаст ни одной тайны. И который только что убил пять семей.

С того дня я стал его псом, вечно у ноги. Он хорошо со мной обращался. Я ел, сколько хотел. И не должен был расплачиваться сексом за все его благодеяния.

Мы покинули Кох и, чтобы увеличить численный состав наших отрядов, двинулись еще дальше на юг. Следующим местом назначения были деревни Лир и Адок. И вот в Адоке мое ружье заклинило. Я уже выпустил пулю в живот пастуха. Он посмотрел на меня так, будто я проклят, как будто моя участь гораздо более плачевна, чем его. Он посмотрел на меня с огорчением. Я погасил этот взгляд прикладом. От его лица вообще ничего не осталось.