Оливье Норек - Меж двух миров

А потом девочка принялась кашлять.

Мой перевозчик оставил штурвал и, расталкивая пассажиров, направился к нам. В надежде, что дочь прекратит кашлять, женщина зажала ей ротик ладонью.

— Твоя девчонка… Ты должна бросить ее за борт, — сказал он ей.

И сделал шаг вперед, но тут я встал. Я попытался защитить их. И получил жестокий удар в лицо, прямо в подбородок, отчего у меня искры посыпались из глаз.

По прибытии в Италию перевозчик на несколько ночей приютил меня. Я досыта ел, вволю спал. А потом мне пришлось возвращать ему долг.

Неделю я торговал собой на улицах Рима.

Каждую ночь мужской пот прилипал к моей коже, и, чтобы освободиться, я твердил свою волшебную считалку. Здесь было только мое несчастное униженное тело, а дух мой был скрыт в другом месте.

И вот однажды вечером во мне пробудился ребенок-солдат. Большим пальцем я выдавил глаз одному из своих клиентов. Одному из тех, кто любит потрахаться с мальчиками. Я ушел среди ночи. Я знаком предложил другим детям следовать за мной, но никто даже не шелохнулся. Они были сломлены, покорны, лишены воли — как когда-то я со своим первым командиром.

Я снова пустился в дорогу и, прячась в грузовиках или совершая длинные пешие переходы, двигался за другими беженцами, чтобы не сбиться с пути в мире, о котором ничего не знал. И в конце концов прибыл в «Джунгли» Кале — города перед самым Юке .

Одинокий, перепуганный, я остановился на границе лагеря. Я никому не верил. Ни черным. Ни арабам. Однако каждая добыча находит своего хищника, и группа афганцев сделала меня своей сексуальной игрушкой. В лагере не было женщин, поэтому мужчины сходили с ума.

Но мой новый командир спас меня. Он стал тем, кого мне следовало почитать, кому мне следовало подчиняться и кого мне следовало защищать.

Адам.

Хотя на самом деле Адам для меня гораздо больше.

Больше чем командир.

Отец.

Рев грузовика резко привел Килани в чувство. Краткий миг он находился между двумя реальностями — где-то между Суданом и Францией.

У себя за спиной он различил огни порта Кале, и его сон мгновенно рассеялся.

Он упустил свою удачу. Он знал, сколько сделали для него другие, а он упустил свою удачу. От стыда он принялся бить себя ладонями по лицу: еще и еще, пока из носа не пошла кровь. Ладони покраснели, лицо болело, и он прекратил себя наказывать. Он сжал кулаки и взвыл.

Мимо него проносились легковушки и грузовики, на мгновение озаряли Килани светом фар и продолжали свой путь. Он поднял глаза и вдали заметил Сторожевую башню — надежную, как старый друг. Всего в двух километрах.

Он поднялся на ноги, поправил рюкзак на спине и пошел. Мимо ребенка по этому шоссе — свидетелю стольких надежд и разочарований, — едва не задевая его, летели ревущие моторы.

Уезжая с заправки, где они посадили Килани в грузовик, Бастьен предложил Адаму вернуться к нему в квартиру, но сириец отказался. Понимая, что не все может сложиться гладко для мальчугана, он предпочел на всякий случай вернуться в «Джунгли».

Когда Бастьен вошел в дом, смертельно встревоженные Манон и Жад ждали его в гостиной. К сожалению, он мог сообщить им только, что Килани успешно сел в грузовик. И больше ничего. А на все остальные вопросы он отвечал: «Не знаю». Так что они приготовились к бессонной ночи.

Адам залез на крышу своего бункера и прикурил одну из полученных от Бастьена сигарет. Проходили часы, и чем больше отдалялся тот момент, когда он расстался с Килани, тем смелее он позволял себе думать, что ребенку удался этот переход. В два часа ночи он почти поверил в это. Адам встал и, уже открывая палатку, вдруг различил шатающуюся фигурку. Несмотря на дистанцию всего в пять километров от порта до Сторожевой башни и от башни до «Джунглей», мальчик много раз сбивался с пути, так что шел больше трех часов. Адам бросился ему навстречу, а обессилевший и несчастный Килани упал ему в объятия. И зарыдал на плече сирийца от ярости и унижения.

— Ничего, сынок. Ничего.

В течение ночи надежда росла. Три флика в автомобиле ББП в конце концов оставили роты безопасности разбираться с развязкой номер 47, а сами, в надежде не подхватить хвост, принялись патрулировать незаметные улочки Кале. Верящая в свои часы Эрика поставила горящую свечу на подоконник у себя в студии, которую не захотела покидать, несмотря на непрестанные просьбы влюбленного Пассаро. В квартире Миллеров Манон множество раз сложила грязную одежду Килани, а потом принялась бродить кругами по комнатам, как если бы медленно осматривала их и постепенно снова забывала. Жад спряталась под одеялом с музыкой в наушниках, а Бастьен не выпускал из рук мобильника. Получив в 02:10 сообщение от Адама, он оказался первым, кто узнал о провале операции. И все пространство, еще недавно целиком принадлежавшее надежде, теперь опустело — стало какой-то черной дырой, всасывающей время, свет и все чувства.

Назавтра, встав в 6 утра, Бастьен в 7 часов уже был на службе, рассчитывая воспользоваться несколькими мгновениями одиночества. Однако там он обнаружил Эрику, которой, как и ему, оказалось невыносимо мучительное ничегонеделание дома. Рубен Корваль, спустя два часа заметивший их опечаленный вид, даже воздержался от комментариев.

Бастьен открыл одну папку, потом вторую и, просто для того чтобы чем-нибудь занять руки, принялся переворачивать страницы. Но мысли его оставались в том кафетерии на трассе, в тот момент, когда все еще было возможно. Ему понадобилось дважды мельком проглядеть один и тот же протокол, чтобы осознать, что перед ним сравнение вскрытия двух убитых в «Джунглях». Ливийца и афганки. Он прочитал комментарии судмедэксперта, особенно те, что касались использованного в убийствах оружия, а также предположения относительно угла и глубины проникновения лезвия.

Бастьен, пребывавший в глубокой растерянности, боялся даже представить, каково состояние духа Адама. А уж тем более Килани. И все же у флика на руках было то, что могло бы, наверное, сделать день сирийца немного менее гнетущим, и он решил позвонить другу.

Этой ночью Адам встретил совсем другого ребенка. Самое большее — его призрак. Утром он увидел, что Килани сидит на песке, примерно в ста метрах от него, и пристально вглядывается в английские берега, которые еще раз обманули его надежды. Может, через какое-то время он, как Уассим, станет грозить им. Вибрация лежащего на камне телефона Адама прозвучала как звук тамтама. Адам глухим, почти безжизненным голосом поздоровался с Бастьеном, и их разговор, как проржавевшая шестерня, все никак не мог сдвинуться с места.