Марек Краевский - Реки Аида

— Вы говорите, комиссар, — Штерн сдвинул шляпу на затылок и задумчиво помассировал висок, — что вы ищете малолетних проституток, да? Очень странно, что именно вы об этом спрашиваете… Воробьи на Высоком Замке чирикают, что это комиссар Попельский как раз идеальный источник информации в этих вопросах…

Полицейский посмотрел в изумленные глаза Штерна, после чего огляделся вокруг, куда бы сплюнуть пиво. Он мог это смело сделать — старый, потертый пол не такие впитывал субстанции, а завсегдатаи не такие видели скандалы. Пожилой пианист ни на минуту не перестал бы играть «Мечты» Шумана, бармен не оторвался бы от тщательного собирания избытка пивной пены, а вилка с насаженной сарделькой или огурцом не остановилась бы на полпути между выщербленной тарелкой и щербатой челюстью какого-то чиновника в котелке. Попельский сделал поэтому то, что собирался. Сплюнул обильно и с едва скрываемой неохотой потянул глоток горьковатого тяжелого напитка.

— Вам не нравится пиво, комиссар? — Штерн поднес к губам кусок загнившего сыра, посыпанного густо тмином.

— Воробьям на Высоком Замке то я клювы позаклеиваю. — Попельский с трудом подавил чихание, вызванное запахом сгнившей пивной закуски. — Послушайте. Я не столько проституток ищу, сколько одного их клиента. Я ищу бордели, в которых мерзавцы имеют свой рай! Ищу, вы проглотите, потому что вас затошнит… Вот я ищу любителей маленьких девочек…

На лице Штерна появилась гримаса неприязни и отвращения.

— Я ничего о таком не знаю. — Он покачал головой.

— Пан редактора, для полной ясности… То, что вы знаете какого-то извращенца, не значит, что вы придерживаетесь отклонения… Я ни на минуту не подумал, что вы там бываете… Все остальные, но не вы!

— А почему не я? — Журналист осушил кружку до конца и поднял ее вверх, посылая молчаливый заказ проходящему официанту.

— Извините за откровенность, — медленно сказал комиссар. — Я не подозреваю вас, потому что вы и так уже глубоко, по самую шею, сидите в клоаке… Едва дышите… А ныряние — это уже вовсе вам не улыбается…

— А почему вы думаете, что мне плохо в клоаке? Там уютно, тепло, вонюче… А может, мне там по-свински хорошо?

— Дорогой пан Штерн, — Попельский крепко оперся локтями на стол и проницательно смотрел в глаза собеседника, — вы не совершаете грязи с маленькими девочками. Я видел в жизни многих извращенцев. Знаете, что было для них общим? Так вот все пили алкоголь в малых или больших количествах. Пили ведрами или маленькими рюмками. Оглушались водкой, пивом лечили похмелье или запивали завтрак, смаковали вино за изысканными обедами. Рыгали от напитков, получали от них подагры, язвы желудка, дыры в пищеводе или же — были вполне здоровы, пили мало и символически. Алкоголиков среди них было много, трезвенника не видел ни одного. Не было также, вы полагаете, любителя пива. Вы понимаете? Никогда в жизни не встречал преступника, который бы пил только пиво. И это такого превосходного пива, как львовское мартовское пиво!

Перед Штерном была поставлена еще одна пенистая кружка. Немного пены стекло на поцарапанную ножом столешницу.

— Интересная теория. — Журналист закурил папиросу.

— Вы знаете бордель для извращенцев? Для дегенератов, принуждающих детей?

— Я не знаю такого борделя, — ответил Штерн, многозначительно акцентируя предпоследнее слово.

Наступила тишина. Пианист пробежал в последний раз по расстроенным клавишам и потянулся за принадлежащим ему бесплатным пивом. Салфетка в руках бармена впитала влагу с барной стойки. Шкурка сардельки лопнула в испорченных зубах чиновника в котелке.

— Я знаю другой бордель, — прошептал журналист. — Дорогой, роскошный, где каждый может удовлетворить свои прихоти… Даже самые необычные или эксцентричные… Различные ролевые сцены, притворство рассерженных служанок и гувернанток — это для работающих там шлюх хлеб насущный. Я слышал, как такой заплатит, так и в девочку переоденется…

— Адрес? — Попельский почувствовал мурашки на шее.

Штерн отер пену, которая осела у него под носом.

— Вы думаете, комиссар, что я купился на вашу дешевую приманку? На глупую историю о хороших людях, пьющих мартовское пиво?

Попельский в ответ закурил папиросу и улыбнулся слегка.

— Каковы ваши условия, редактор?

— Приоритет в описании всего вашего расследования — это раз, два: это ни пары из уст обо мне во время визита в бордель.

— Согласен на оба условия. — Попельский поднял кружку. — Я обещаю вам это. Давайте чокнемся бокалами, чтобы скрепить наш договор!

— Погодите, погодите… — Журналист откинулся на стуле. Он улыбнулся насмешливо, а его глаза стали косыми. — Заключение соглашения не важно без приличного алкогольного штампа. Геню! — крикнул он бармену. — Подай нам сюда две больших чистых и что-то на зуб. Этот пан ставит! Что вы так смотрите, комиссар? — Он улыбнулся насмешливо. — Я же вижу, что пиво вам не нравится! А договор должен быть аккуратно спрыснут, чтобы он был для вас обязательным! Откуда мне знать, что вы не выставите меня до ветру? — Владелец бара поставил перед ними две сотки водки и тарелку с селедкой и огурцами. Штерн поднял вверх холодную стопку. — Обещаете, комиссар?

— Обещаю!

— Бальоновая, 12, во дворе. Одно предупреждение. Там очень агрессивно реагируют, когда кто-то спрашивает про предпочтения клиентов. И вы должны очень тихо говорить. Прослушка там очень чувствительная и всех записывает.

Выпили, выдохнули, закусили.

— Я выпил водку. — Журналист улыбнулся. — Как видите, я пью не только мартовское пиво. Ну и что? Вы начали меня хоть немного подозревать в этой отвратительной мерзости?

Попельский надел плащ и внимательно посмотрел на собеседника.

— Вы спрашиваете, начал ли я вас подозревать… Ответ звучит: не перестал, — сказал он, кинул Гене звенящие монеты и вышел из ресторана.

В огромной оранжерее университетской администрации и Ботанического сада царил тропический зной. Разрастались в нем пышные различные растения, внешний вид и иногда необычные нравы которых были бы не просто раем для каждого искателя редкостей. Вильгельм Заремба, однако, не был охотником за ботаническими раритетами, и хотя доктор Мигальский рассказывал о них с необычайным пылом, это и так его сообщение о изменении цвета лепестков перуанского причудливого джалапа и о ловле насекомых росянкой вызывали у аспиранта смесь холодного равнодушия и едва скрытого раздражения. Это второе чувство не было, однако, вызвано исключительно ораторской страстью ботаника, но, скорее, извлекаемой им реакцией на очевидную просьбу об идентификации цветка, найденного при Елизавете Ханасувне.