Марек Краевский - Реки Аида

— Лысака, — подсказал Попельский, поздравляя себя в душе с прозорливостью. Фамилия «Лысак» для лысого мужчины была так неправдоподобна, что могла бы быть настоящей. Никто разыскиваемый не принял бы фамилии, которая бы облегчила разоблачение.

Профессор Кульчинский положил трубку и подошел к своему гостю. Взяв его легко под руку и проводил до двери кабинета.

— С Богом, ксендз Лысак. — Он улыбнулся слегка. — А может, ксендз Лыссый?

Первый за сегодня важный разговор Попельского закончился не совсем так, как он думал.

Коляска заехала на улицу Канония в четверть третьего. Она остановилась под домом, ворота которого были украшены масонскими символами. Попельский, одетый уже в цивильное, вышел из него и сел к коляску. На сиденье рядом поставил горшок со стефанотисом.

Коляска двинулась по вымощенной улочке, ведущей к костелу Святого Креста. Она повернула у него направо, на улицу Святокрестовую.

— Смотри, Эди, — сказал возница, немолодой уже мужчина с лицом, покрытым белыми и розовыми шрамами после ожогов. — В том разрушенном доме на Кройцштрассе, 5 находился когда-то первоклассный бордель…

— Это близко имели ученики из этой школы. — Попельский указал рукой на здание школы на Сенкевича. — Могли быстро приобрести мужскую огранку, не так ли, Еби? Между греческим и математикой.

— Здесь не было гимназистов. — Мок, с усилием крутя педали, наклонился над Попельским и шептал ему на ухо: — Тут была народная школа… Единственные удовольствия, которые школьники получали во время перерыва, — это свежая булка, купленная в пекарне напротив. А теперь говори, старый приятель, зачем тебе, черт возьми, этот цветок? Или моя информация является недостаточной?

— Я должен быть уверен, что это Левицкий. — Попельский в поисках шпиков присматривался внимательно к проезжаемым, немногочисленным в это время дня прохожим. — Пока мы знаем только то, что ты установил, благодаря показаниям Вишневской и твоим следопытам…

Они остановились на углу Сенкевича и Святого Войцеха, у стены Ботанического Сада, чтобы пропустить вереницу грузовиков, везущих советских солдат. Ехали они медленно в сторону Одры и свернули влево, на Щитницкую.

Они могли теперь говорить свободно и безопасно по двум причинам: во-первых, у Мока прошла одышка, а во-вторых, никто посторонний не услышал бы их слов в реве моторов и в рычании солдатских глоток, выпевающих какую-то живую песню.

— Еще тебе мало? — спросил Мок. — Я нашел врача, который на Пястенштрассе лечит музыкой и гипнозом нервных детей. Панна Вишневская узнала в нем Левицкого. Говорит со всей определенностью, что это он, ведь добрых два года, как утверждает, работали вместе над Елизаветой и даже обменивались замечаниями и экспериментами… Знает его хорошо! Чего ты хочешь больше? Мы поймаем ублюдка, упрячем его в тайное и безопасное место, куда вызовем Бржозовского! Что еще ты хочешь?

— Я хочу уверенности, Еби, уверенности, — ответил с нажимом Попельский. — А на данный момент у меня только одно условие. Ставский сказал, что Левицкий часто приходил в бордель на Балоньевой. Только что Ставский был смертельно напуган и предал бы даже собственного отца… Это я точно помню. Ханас его спросил: «Приходил ли сюда Левицкий?», а Ставский ответил: «Конечно!» Я гарантирую тебе, Эби, что он бы ответил утвердительно, если бы его спросить: «А Мок туда приходил?», или: «Приходил ли туда Сталин?»

Засигналил за ним какой-то старый «форд», напоминая, что дорога уже свободна. После проезда перекрестка Мок замедлил и снова наклонился над Попельским.

— А тот знакомый Левицкого с радио — это не доказательство?

— Знакомый с «Радио Львов», некий Кукла, это, конечно, доказательство того, что Левицкий записал мой голос и научил девочку истерить на его звук. Это косвенное доказательство того, что он хотел от ее отца выудить деньги за поимку предполагаемого насильника. Но это не является доказательством вины Левицкого…

— А запах этого цветка, — сказал Мок, указывая взглядом на горшок, — будет решающим доказательством, так?

— Dixisti , — ответил Попельский и расселся поудобнее в коляске.

Они проехали следующий перекресток и окунулись в каньон среди руин, такой узкий, что с трудом разъезжались в нем не слишком широкие транспортные средства, такие как мотоциклы или коляски, а б ольшие их автомобили и подводы должны были ждать, пока весь участок между Гурницкого и Рея будет пустым.

Через некоторое время они въехали уже на территорию заселенную, между двумя рядами высоких домов. Попельский, удобно рассевшийся в коляске, смотрел на их веха. При виде двух орлов, сидящих по обе стороны фронтона одного из них, его диафрагма дрогнула. Ему показалось, что уже его где-то видел. Терпеливо ждал озарения. Не наступало.

Они повернули направо, на улицу Пястовскую и остановились примерно в ее середине.

— Это здесь, — шепнул Мок. — Пястенштрассе, 25, квартира 5. Здесь он живет с женой. Только вдвоем в квартире.

Попельский молчал. Расширенными зрачками он уставился на каменного ангела, который сидел на фронтоне дома номер 25 и смотрел вниз.

Он был ему знаком. Его уже когда-то видел в каком-то эпилептическом сне.

Он встал и, прижимая к боку горшок, отправился за Моком к воротам. Он посмотрел вниз по улице и пережил еще один шок. В этом же сне он видел также стоящие за перекрестком высокие дома с плоскими крышами.

— Что, Эди? — Мина Мока была тревожна. — Ты плохо себя чувствуешь?

— Идем, каждый из нас знает, что должен делать, — ответил Попельский и вошел первым в ворота, на которых жестяная вывеска сообщала:

Лечение нервов музыкой

Д-р Евгений Стабро

педиатр и детский психолог

принимает еж. с 2 1/2 до 4 1/2

При открытии ворот встал как вкопанный. Все это он видел в своем эпилептическом сне. Подъезд с несколькими ступенями, создающий скат, к которому, вероятно, подъезжали телеги, перевозящие загруженную мебель. Перила, окаймляющие скат и ступеньки с другой еще стороны. Три квартиры на первом этаже, вход на первый этаж и двери с правой стороны, обозначенные номером 5. Это все тогда видел.

Осторожно он поставил горшок на ступень лестницы. Когда нажимал кнопку звонка и услышал вопрос: «Кто там?», а потом собственный громкий ответ: «Я с ребенком к доктору!», пережил последнее ослепление. Он уже знал, где и когда об этом снилось. Двенадцать лет назад в подвале Ханаса.

Двенадцать лет назад, за несколько дней до нападения grand mai в подвале, во львовском борделе на Балоньевой видел эту женщину, которая сейчас открывала ему двери. Безжалостное время очень легко оставило на ней свое клеймо, ограничиваясь исключительно подчеркиванием мимических морщин. Она была очень маленькая и хрупкая — как тогда, когда рыдала в его объятиях.