Марек Краевский - Эринии

Попельский очнулся. Первая мысль была о том, что ему следует изменить классификацию наслаждений. Контролируемые приступы эпилепсии больше к ним не принадлежали, а размер удовольствия этого дня на его графике измерялся отрицательными величинами.

Воскресные и праздничные утренники Попельский, преимущественно, до полудня проводил в постели. Но просыпался намного раньше, чем в будни, хотя спать ложился, независимо от дня недели, около четырех утра. Его пробуждения в воскресенье, после того как он спал всего три часа, объяснялись привычками, связанными с утренней активностью маленькой Риты. Его дочь в возрасте примерно от трех до шести лет в будни находилась под опекой отчасти тети Леокадия, отчасти — служанки Ганны Пулторанос. Зато в воскресенья и праздники Эдвард давал обеим женщинам возможность немного передохнуть и сам занимался малышкой. Итак, проснувшись в воскресенье около семи, Рита откидывала прочь свою хорошенькую куколку в гуцульском наряде, а потом громко и решительно требовала общения с отцом. Эдвард просыпался невыспавшийся и, в полусознании, вытаскивал ребенка из кроватки и забирал к себе. В своей постели он пытался усыпить девочку, напевая колыбельную, но все было тщетно, ребенок полностью просыпался и звуки песенки ее только развеселяли. Если он пытался уснуть сам, дочка не давала ему заснуть. Когда отец закрывал веки, она раскрывала их своими пальчиками, требуя, чтобы папа не спал и играл с ней. Эдвард терпеливо выдерживал шалости малышки, хотя иногда отдал бы все, чтобы ему дали хоть немного поспать, особенно после какой-то бурной ночи, когда тело было утомлено алкоголем или развратом, а чаще всего — и одним и другим одновременно.

Когда Рита пошла в школу, она не отказалась от этого утреннего ритуала в папиной постели, однако вместо борьбы, поцелуев и забавы требовала, чтобы ей читали книги. Тогда отец в сотый раз перечитывал дочке «Дюймовочку», «Заколдованного Гуся» [35] Научно-фантастический детский роман Зофии Урбановской, изданный в 1884 году ( прим. ред. ). и «Кошачью маму и ее приключения» [36] Роман Марии Буйно-Арктовой, впервые изданный в 1905 году, о приключениях восьмилетней сельской девочки, любительницы кошек (прим. ред. ). . Рита могла по памяти цитировать длинные отрывки из этих сказок, и Леокадия видела в этом признак будущего таланта, который девочка унаследовала от рано умершей матери, известной львовской актрисы Стефании Горгович-Попельской.

Осенью 1930 года, когда Рите исполнилось десять, она положила конец привычке совместного проведения времени в постели, ее отец облегченно вздохнул, решив отоспаться за все прошлые воскресные утренники. И тогда на собственное недоумение и раздражение обнаружил, что это невозможно. В течение этих десяти лет в его мозгу выработалась привычка не спать, срабатывал какой-то внутренний будильник, который действовал только в воскресенье и праздники, звоня в голове всегда около семи вопреки потребностям измученного организма, которому удавалось насладиться лишь кратким трехчасовым сном. Воскресную бессонницу больше не облегчало присутствие любимой дочери. Поэтому он крутился в постели до полудня, а латинские поэмы, газеты и шахматные комбинации навевали на него смертельную скуку. Попельский пытался развеивать ее утренними прогулками, на которые отправлялся в темных сварочных очках с толстыми стеклами, сквозь которые он почти ничего не видел.

Этим воскресным утром комиссар не сетовал на свой внутренний будильник, наоборот — гордился его безотказностью. Он поднялся в семь утра, надел костюм кофейного цвета, на котором благодаря настоящим специалистам из «Европейской прачечной» и искусству портного пана Липмана не осталось и следа после борьбы в притоне Малецкого. На шее завязал не галстук, а нацепил темно-коричневую бабочку в кремовые ромбики. Ее он надевал очень редко, только в особых случаях. Но сегодня как раз и был такой особенный день.

У магазина Губриновича дорогу ему пересек газетчик, что тыкал прохожим бульварный «Новый век». Попельский отмахнулся от него ладонью, обтянутой светло-бежевой перчаткой.

— Позавчера чудовище совершило самоубийство! — орал газетчик, заглядывая Попельскому в глаза, нисколько не смущаясь жестом комиссара. — Чудовище повесилось в психиатрической больнице!

Комиссар бросил мальчишке несколько грошей, взял газету и спрятал в карман пиджака. Ему было известно, чему посвящались полосы «Нового века» этой недели. Зайдя к кафедральному собору, он и дальше слышал выкрики продавца газет.

— Сейчас благодарственная месса, заказанная семьей Гени Питки! Латинская кафедра, восемь утра!

Попельский огляделся вокруг. Костел был заполнен прихожанами, негде было и яблоку упасть. Однако появление комиссара и вид его лысой перебинтованной головы, что возвышалась над людьми, немедленно заставил толпу расступиться. Попельский заметил, что толпа возле него поредела, и вокруг образовалось немало места. Люди перешептывались, показывая на полицейского пальцами.

Попельский обеспокоился настолько, что в голове его аж помрачилось. Меня разоблачили, подумал он. Оперся рукой о стену. Тогда со скамьи поднялся какой-то оживленный пожилой господин и коснулся рукава Попельский.

— Вам нехорошо, пан комиссар? — спросил он шепотом. — Видимо, это от раны на голове, что вы получили в борьбе с убийцей… Пожалуйста, садитесь на мое место…

Попельский поблагодарил и сел возле жены и дочери вежливого незнакомца. Беспокойство и головокружение прошли. Загремел орган, хор запел «Когда ранняя заря встает». Началась месса.

Попельский вел себя, как все остальные: пел, повторял латинские фразы, кланялся и молился. Но делал все это машинально. Он почти ничего не воспринимал. Не смог бы вспомнить ни одного слова из проповеди, которая была произнесено чрезвычайно страстно. В голове шумело. Он думал про былые воскресные утренники с Ритой, про ее каштановые кудри, счастливый смех, теплые, чуть потные дочкины ручки, хлопающие его по лысой голове так, как сейчас это иногда делают ладошки внука. Вспомнил, как когда-то дочь, которой исполнился годик, зажала крошечные зубки на отцовском ухе.

Внезапная тишина вернула его к действительности. Между рядами скамеек посередине кафедрального собора шел пожилой мужчина в сером плаще, грубом, словно наряд искупителя. Он перепоясался толстой веревкой, а в руках держал суковатую палку. На спине нанесен был большой дорожный мешок. Ноги Валерия Питки были обуты в ботинки из магазина «Дерби».

Старый столяр подошел к Попельскому и порывисто схватил комиссара за руку. Тот не успел возразить, как Питка на глазах всех присутствующих прижал его ладонь к своим устам.