Марек Краевский - Эринии

Слуга пропустил их в сад, где расположились палатки, скамейки, плетеные из лозы кресла и многочисленные качели, занятые мужчинами и женщинами в светлых летних нарядах. Все они держали в руках сигареты или стаканчики с пуншем и заинтересованно смотрели на Попельского, который несколько смущенно оглядывался вокруг. Он не знал здесь никого, кроме именинника и его матери, молодой жены инженера, с которой Рита познакомилась на детской площадке в парке Общества двигательных игр. Он хотел как можно быстрее объяснить отсутствие дочери временным недомоганием.

Через мгновение комиссар получил такую возможность. Пани Янина Марковская, которую Рита называла «Янцею», подошла к нему с парой своих детей — трехлетним Казем и пятилетней Фредзей.

Сегодняшний прием был задуман как тематический бал-маскарад. Поэтому почти все дети были одеты в костюмы цветков. У Казя Марковского на голове была круглая шапочка, с которой свисали овальные лоскуты желтой ткани, а его старшая сестричка имела красную корону, на которой виднелись капли росы. Попельский понял, что мальчик был подсолнухом, а девочка — маком. Никаких цветов в одежде других детей он не узнал, поскольку его знания флоры были чрезвычайно скромными. Вместе с Леокадией они надели на Ежика корону из белой бумаги с мелкими зубчиками и зеленый галстук, что якобы означало, что его внук является ландышем.

— Какой замечательный цветочек! — воскликнула пани Марковская про Ежика, а потом, улыбаясь, протянула руку Попельскому. — Ваш внучек — незабудка, так, пан комиссар?

— Незабываемы лишь минуты, когда я вижу вас, — Попельский поцеловал руку пани Марковской и почувствовал, что от нее пахнуло алкоголем. — А Ежик должен быть ландышем. Собственно говоря, я с радостью одел бы его так, чтобы вы не догадались, кто он de facto [37] Фактически ( лат. ). — Прим. переводчика .

— Но зачем? — Марковская улыбнулась.

— Потому что тогда, — Попельский заглянул ей за вырез, — я мог бы с вами подольше поговорить… Побыть с вами больше…

— Ежик, можно, я заберу тебя к другим деткам? — Женщина покраснела и протянула руки к мальчику.

— Скажи, что нельзя, — сказал Попельский внуку, но тот не послушался деда и охотно пошел на руки к красивой пани.

— Вот видите, пан комиссар, — Марковская с Ежиком на руках направилась к стайке детей, — он уже покоряется женщинам…

— И этим он полностью удался в дедушку, — ответил тот низким бархатным голосом, что всегда нравился представительницам слабого пола.

На этот раз жена инженера взглянула на полицейского уже серьезно. Однако взгляд не был пренебрежительным или высокомерным. Он был просто внимательным. И мог, хотя и не обязательно, означать то, что Попельский сразу почувствовал в своих брюках.

Он сел на диване, не сводя глаз с пани Марковской, которая неуверенными шагами двинулась с Ежиком и своими детьми.

В собственном воображении комиссар чувствовал ее горячее алкогольное дыхание, слышал ее крики, гладил ее шелковистую кожу. Он обожал худеньких женщин с узкими бедрами и большой грудью. Обожал старательный макияж, туфли на высоком каблуке и чулки со швом на икре. Обожал духи с оттенком ванили, накрашенные красным лаком ногти и щекотание павлиньих перьев. А жена инженера как раз сочетала в себе все это.

Комиссар сделал большой глоток пунша, лег на качелях и взглянул на ветви деревьев, которые колыхались над ним. Он медленно успокаивался. Попельский осознал, что обожает также святой покой, а роман с замужней женщиной был бы нарушением этого вожделенного состояния.

Защитной реакцией на похоть, что овладевала им, был простой принцип, о котором много лет назад рассказал его бывший гимназический товарищ, ксендз Юзеф Блихарский, с которым они в «Атласе» за долгие годы знакомства выпили, наверное, цистерну водки. «Ты говоришь, Эдзю, что хочешь каждую женщину, которую видишь? Ну, тогда просто не смотри на них! Я так делаю, и Приап дал мне чистый покой».

Руководствуясь советом своего товарища, Попельский не смотрел на женщин. Зато усиленно курил сигареты, попивал пунш, блаженствовал под солнцем и дискутировал о политике с мужчинами, преимущественно хозяином дома, с которым только что познакомился. Эти занятия, которые успешно защищали его от стрел Амура, или скорее поведения Приапа, прекратила, к сожалению, сама пани Марковская.

Она бежала через сад, держа Ежика под мышкой. Пеленка, что была между ножками малыша, отвисла вниз. Такие же отяжелевшие ползунки и характерный, слышимый издалека, запах неопровержимо свидетельствовали, что внучек Попельского только что отдал солидную дань природе. Комиссар взял Ежика у пани Марковской. Взглянув на юбку, что натянулась на ее стройных бедрах, он осознал, что тоже с радостью отдал бы дань природе, но совсем другую.

Через четверть часа Попельский вышел из ванной, где сменил Ежику грязную пеленку. Остановился в холле и украдкой огляделся вокруг. Никого не было. Все еще держа малыша на руках, комиссар набрал телефонный номер.

— Пожалуйста, Винники 23.

— Прошу, — донесся мягкий голос телефонистки.

— Алло-о-о! — Кичалес протянул последнюю гласную.

— Очень интересный акцент, — отозвался Попельский, — окситоничный [38] Окситони́ческое ударе́ние (от др. — греч. οξύτονος — окситон: ὀξύς — острый и τόνος — напряжение, ударение; также окситонное ударение, окситональное ударение ) — тип словесного ударения, падающего в слове или акцентной группе на последний слог (иначе — ультиму). Слово с таким типом ударения называется оксито́ном, слог — оксито́нным слогом, постановка такого ударения — окситоне́зой. Язык с фиксированным ударением преимущественно на последнем слоге называется оксито́нным. Также окситонным, или окситоническим, принято называть ритм, при помощи которого центр интенсивности, длительности и других фонетических признаков помещается на конечные элементы высказывания (в противоположность баритоническому ритму). — Прим. переводчика .

— Имеете второе желание для золотой рыбки, пан кумисар? — В трубке послышался легкий шум, словно Кичалес выпускал дым.

— Да. Но оно не будет вторым или третьим. Это желание, которое вы считаете премиальным. Вы меня поняли?

— Как же, как же. — Кичалес фыркнул от смеха. — Где и когда?

— В полвосьмого на вокзале, на втором перроне. Я вернусь послезавтра.

— Гит, — сказал Кичалес и положил трубку.

Попельский вышел из Ежиком в сад и направился к выходу, вежливо прощаясь с присутствующими.

— Вы уже уходите, пан комиссар? — спросила пани Марковская. Она больше не занималась детьми, а стояла возле палатки и играла соломинкой, на которой торчала заспиртованная вишня из коктейля.