Марек Краевский - Эринии

— Телеграмма для комиссара Попельского с ночного экспресса «Краков — Львов»! — воскликнул железнодорожник, вручая конверт усатому.

Тот обернулся и глянул на Попельского. Комиссар протянул руку из окна, взял телеграмму и поблагодарил кондуктора. Разорвал конверт и прочитал написанное.

Протяжный свисток паровоза. Во Львове к тебе подойдет извозчик. Тчк.Грохот, шипение пара. Узнает тебя по лысине. Тчк.Свисток кондуктора. Поедешь с ним на один двор. Тчк.Ритмичный стук. На дворе тебя ждет искалеченный ребенок. Тчк.Иренка выходит из купе и обнимает Попельского. Хочешь увидеть этого ребенка? Тчк.Попельский оттолкнул Иренку. Хочешь, ибо ты хорошо, очень хорошо его знаешь. Тчк.Девушка зашаталась и с трудом удержала равновесие. Увидишь, как выглядит ад. Тчк.

Когда поезд въехал на львовский вокзал, Попельский попрощался с Иренкой, засунув в отверстие мандолины дополнительное вознаграждение, а потом выпрыгнул из поезда на ходу, толкнув саквояжем какого-то господина. Сопровождаемый бранью, комиссар домчался до вокзального отделения полиции, вбежал внутрь и прижал рукой телефонный рычаг, испортив этим веселое настроение молодому полицейскому, который с самого утра флиртовал по телефону. Без каких-либо объяснений набрал свой домашний номер, а затем номер Риты. И тут, и там в ответ слышались длинные гудки. С таким же результатом он пытался дозвониться на эти номера ранее — на станциях в Родатичах и Ягеллонском Кургане.

Бросил трубку и побежал через вокзальный вестибюль, оставив за собой удивленного и немного возмущенного полицейского. Бежал, расталкивая людей. В одной руке держал котелок, а в другой — саквояж. Сквозняк обвевал его лысую голову, дергал за полы светлого плаща.

На дворе тебя ждет искалеченный ребенок. Хочешь узнать, кто это? Хочешь, ибо ты хорошо, очень хорошо его знаешь. Увидишь, как выглядит ад.

Выбежал на улицу и остановился, обводя налитыми кровью глазами экипажи и такси. Один из извозчиков забрал у коня мешок с подножным кормом, погладил животное по стройной шее и медленно двинулся к Попельскому. На нем был поношенный костюм и стоптанные ботинки, а на голове — клеенчатая спортивная кепка. Мрачные глаза болезненно блестели над обвисшими щеками, поросшими темной щетиной. Попельский был убежден, что изо рта у того разит чесноком и водкой. Ему стало нехорошо, словно он съел что-то несвежее, и к горлу подкатила кислая жидкость.

— Пан Эдвард Попельский? — спросил неряха, от которого и вправду воняло чесноком.

— Да, это я, — комиссар отступил с отвращением.

— Какой-то батяр сказал мне ждать, дать записку, а потом поехать цузамен, — буркнул возница.

Попельский одним движением разорвал конверт. Там была страница из «Волны», в которой кто-то химическим карандашом зачеркнул некоторые буквы большой статьи о львовских приютах. Комиссар переписал эти буквы в блокнот и прочитал образованное послание.

«Ты должен быть один. Если нет, ребенок погибнет ».

— Куда едем? — спросил извозчика и сжал зубы.

— А на Слонечную, — отвечал тот. — До фабрики ультрамарина.

— Езжайте через Крашевского, а потом по 3 Мая. — Попельский напряженно ждал ответа. — Там я выскочу на минутку, а вы меня подождете.

— Да хорошо, — равнодушно согласился извозчик. — Мне заплачено. Пятерка досталась от того батяра.

Попельский сел в экипаж и закрыл глаза. Не хотел видеть ни автомобилей, что медленно двигались впереди, ни подвод на улицах, залитых утренним солнечным лучом. Не желал видеть того, что тормозило движение и оттягивало его прибытие домой и до Ритиного жилья. Не хотел видеть ни костела святой Эльжбеты, ни украинской гимназии, ни великолепного здания политехники — стремился лишь узреть своего внука, живого, здорового и невредимого.

Все еще с закрытыми глазами, вытащил портсигара и закурил сигарету, наверное, уже десятую, с тех пор как в Мостках получил ужасную телеграмму о покалеченном ребенке. Глубоко затянулся. Боль раскалывала ему голову, а на языке чувствовался горький привкус никотина.

— Крашевского, уважаемый пан, — окликнул извозчик.

Попельский открыл глаза, нацепил пенсне с фиолетовыми стеклами и выпрыгнул на тротуар. Под дверью дома дворник, пан Влодзимеж Гофрик, сметал в кучку мятые бумажки, огрызки и окурки.

— Добрый день, пан кумисар, — поздоровался Гофрик.

— Вы случайно не знаете, у меня дома кто-то есть?

— Вот тебе и раз! Ведь дома никого нет. Пани Леокадия с Ганной куда-то с самого утра направились.

— Езжайте на 3 Мая без меня и ждите под домом Рогатина! — рявкнул Попельский вознице.

Сказав это, он помчался по улице Словацкого, миновал здание университета и остановился перед великолепным домом со статуями рыцарей на фасаде. Вбежал внутрь и на лестнице сразу налетел на тучного администратора дома, пана Леона Гисса.

— К кому вы? — буркнул Гисс, заступив ему дорогу.

— Вы меня не узнаете? — Попельский трудом сдерживался, чтобы не схватить администратора за воротник и не скинуть с лестницы. — Я к дочери, к Рите и внуку… Вы не знаете, они дома или выходили куда-то…

— А я что — сторож вашей дочери? — возмутился Гисс, который, узнав недавно, что Рита собирается переезжать, потерял всю свою покорную вежливость. — А откуда мне об этом знать?

Попельский обошел Гисса, побежал на третий этаж и постучал в дверь Ритиной квартиры. Позже уже не стучал, а колотил кулаками. Тишина, молчание, а потом послышался скрип чьих-то дверей и удивленные возгласы жильцов.

— И что вы здесь творите? — заорал Леон Гисс, тяжело поднимаясь по лестнице. — Тут порядочный, первоклассный дом! Здесь вам не место для безобразия! Нечего в дверь лупить! Какое счастье, что ваша дочка отсюда выезжает! У нас не место для особ с такой репутацией!

Попельский снял пенсне, чтобы лучше видеть администратора в тусклом свете рожков, которые украшали стены коридора. Гисс стоял, расставив ноги, взяв руки в боки и выпячивая в направлении комиссара свое огромное брюхо, обтянутое жилетом с цепочкой часов. На его налитом лице виднелось неподдельное возмущение.

Попельский резко махнул рукой и скинул котелок Гисса на землю. Тот, озадаченный поведением комиссара, наклонился, чтобы поднять свой головной убор. И вдруг Попельский засветил ему прямо в ухо. Администратор пошатнулся и оперся боком о стену. Тогда рука комиссара громко хлопнула себя по голове Гисса, а сила удара отбросила того к противоположной стене. Полицейский склонился над администратором, что сидел на корточках, держась за голову, и начал отмерять ему громкие пощечины, целясь в незащищенные места. Лысина Гисса побагровела, администратор пошатывался в разные стороны, стараясь не потерять равновесия. Попельский оперся ботинком на его плечо и выпрямил ногу. Гисс грохнулся навзничь на широкую пурпурную дорожку, которая выстилала коридор. Комиссар наклонился над ним, а его темное пенсне выпало из кармана пиджака на пол.