Макс Сек - Охотник на ведьм

— Кто-нибудь заметил бы ее, когда местность стали бы прочесывать на вертолете.

— Но разве похитители Хелминен имели в виду именно окно Адлеркройц? Что мы видели оттуда? Дом Копоненов, соседний дом, улица, дворы, живые изгороди…

— Море, остров напротив…

— Который был будто вычищен мелкозубчатой расческой.

— Может быть, на льду что-то было? Рисунок или текст, который мы не заметили?

— С вертолета бы увидели.

— Проклятие. Есть ли еще патруль у дома Копоненов?

— Да. Я могу вызвать подкрепление, если ты нервничаешь.

— Я не нервничаю, — бросила Джессика, когда Юсуф проехал мимо бывшего иракского посольства и направился к берегу.

— А как насчет того, что Хелминен сказала о ком-то, близком ко мне? — невозмутимо спросила Джессика.

— Это может быть просто тактика запугивания.

— Но что, если это правда? Подумай об этом. Надпись, появившаяся в моем блокноте. Зубы из бутербродов доставлены в полицейский участок. Что, если у этих охотников на ведьм есть «крот» в участке?

— Фу, жутко. — Юсуф остановился между домами Копоненов и Адлеркройц. Полицейский фургон все еще был там. Он открыл свою дверь.

— Ладно, давай устроим этой старушке сердечный приступ.

Нина изумленно смотрела на Дэнеэла Луому. Ее ноздри уловили резкий запах. Что бы это ни было, он усиливался. Либо так, либо ее чувства находились в состоянии повышенной готовности.

— Роджер Копонен? — спросила она, наклонив голову.

— Получив сегодня утром запрос от полиции, я сразу понял, что это как-то связано с убийством Копонена и его жены. У меня просто возникло подозрение. А потом, когда я увидел Копонена на улице… Неужели это возможно?

— Скажите, почему Копонена лечили именно здесь? — спросила Нина, уклоняясь от вопроса, который, учитывая все случившееся, был бесконечно актуален.

— Роджер Копонен впал в тяжелый, длительный психоз в конце 1990-х годов. В то время у него диагностировали параноидальную шизофрению, другими словами, он испытывал параноидальные фантазии, которые в одни дни были невероятно сильными, а в другие — мягкими или вовсе не существующими.

— Подождите минутку. — Нина достала телефон. — Я могу это записать? Чисто по соображениям следствия.

— Почему бы и нет, — пожал плечами Луома.

Нина включила диктофон.

— Я с самого начала был врачом Роджера. Обычно такие случаи лечат антипсихотиками с целью подавления активности в центральной нервной системе. Но антипсихотики обладают многочисленными вредными побочными эффектами, которые могут оказывать ограничивающее воздействие на нормальную жизнь. С тех пор как была создана «Лучшее Завтра», наш путь лечения здесь был несколько иным. В дополнение к легкому подходу к лечению мы фокусируемся на модели открытого диалога, основанного на постоянном взаимодействии с пациентом.

— Диалог? Действительно ли это помогает, если кто-то страдает от тяжелых галлюцинаций?..

— Метод оказался чрезвычайно эффективным.

— Хорошо. — Нина навострила уши, ей показалось, что она слышит звуки, доносящиеся из коридора. Как будто кто-то вытирал ноги в прихожей.

— Роджер Копонен был очень необычным случаем во многих отношениях. С точки зрения открытого диалога результаты лечения были превосходными. Согласно моим собственным отчетам, болезнь была более или менее управляема, за исключением редких кратких психотических эпизодов после месяцев или даже лет, прошедших абсолютно без симптомов.

— Но почему…

— Копонену удавалось вести относительно нормальную жизнь и сохранить свою болезнь в тайне, сначала от близких, а потом и от общественности. Но его психотические эпизоды всегда были невероятно сильными. Как будто болезнь требовала своего вдвойне, когда снова появлялась.

— И как это можно было заметить?

— Непрофессиональный термин для шизофрении — раздвоение личности , и это очень подходящий термин для описания состояния Роджера. Впадая в психоз, он превращался в другого человека. Совершенно иная личность.

Нина смотрела на мужчину, сидящего напротив нее, который, казалось, чувствовал некоторое облегчение. Как будто огромная ноша внезапно свалилась с его плеч.

Черт возьми! Внезапно все это обрело смысл.

— Вы думаете, Роджер взял лекарства со склада?

— Надеюсь, вы мне верите. Да, я имею это в виду. И знаю, что это звучит совершенно безумно, если он действительно мертв.

Нина встала.

— Мне нужно сделать пару телефонных звонков. Я могу поговорить где-нибудь наедине?

— Весь этаж пуст. В конце коридора есть конференц-зал.

Нина набрала номер Эрна и пошла к двери в конце коридора. Никого не было видно, но почти в каждой комнате горел свет. Эрн ответил сухим голосом:

— Нина?

— У меня есть кое-что важное, Эрн. Что-то совершенно невероятное, — сказала она, закрывая за собой дверь.

— Ну и что?

— Я разговаривала с генеральным директором «Лучшее Завтра». Это клиника, где были украдены лекарства, которые использовались для усмирения и анестезирования жертв…

Нина обернулась и потеряла ход своих мыслей, когда заметила картину, висящую во главе длинного стола для совещаний. То, что она там увидела, заставило ее на мгновение забыть, что Эрн еще на линии. Она ругнулась, правда, совсем тихо, но он ее услышал.

— Алло? Нина?

Она убрала телефон от уха и неуверенно пошла вдоль стола к картине. Из трубки донесся требовательный голос Эрна, и Нина зашептала в ответ что-то успокаивающее.

Большая картина — около метра в ширину и полутора в высоту — висела в позолоченной декоративной раме. На ней была изображена красивая женщина в черном платье, сидящая за кофейным столиком, с густыми, черными как смоль волосами.

— Будь я проклята!

С таким же успехом это могли быть портреты Марии Копонен, Леа Блумквист, Лоры Хелминен или Джессики Ниеми. Но лицо не принадлежало ни одной из них. Это было лицо красивой тридцатилетней женщины. Сильные, ярко выраженные черты лица.

— Эрн… происходит что-то действительно чертовски странное. — Нина заметила, что ее голос дрожит. Она осмотрела медную пластинку, привинченную к нижнему краю тяжелой рамы.

Камилла Адлеркройц, 1969 год, Председатель фонда «Лучшее Завтра ».

Струны затихли. Последовала минута молчания, во время которой и исполнители, и зрители, кажется, затаили дыхание. Затем раздались робкие аплодисменты, которые в конце концов распространились по залу, как лесной пожар. Музыканты откланялись. Коломбано получил свои аплодисменты: он высоко поднял руку, держащую смычок, затем оглянулся на оркестр, стоящий позади него, как группа верных солдат, приказывая им поклониться взмахом руки. Коломбано был подобен Богу, чье прикосновение не может быть распознано глазом, но который управляет музыкантами, как марионетками. Люди свистели, восторгались, кричали « Браво» «Брависсимо» , хотя мероприятие было всего лишь обычным концертом для туристов. Коломбано, кажется, наслаждался всеобщим вниманием. Гордость и самодовольство, которые проступали на его лице во время аплодисментов, были настолько ощутимы, что их невозможно было просто изобразить.