Андраш Тотис - Убийство после сдачи номера в печать

Главный редактор провел их через длинную, сумрачную прихожую, сплошь увешанную картинами и загроможденную статуэтками, в просторную гостиную, обставленную резной мебелью в стиле барокко и стеклянными горками. В эту часть квартиры они попали впервые. Повсюду безукоризненные чистота и порядок, тут не было и следа столь свойственной мадам Лафронд непринужденной богемности.

Промаршировав через гостиную, они оказались в кабинете Лафронда. Полицейские переглянулись: они ожидали увидеть совсем иную картину. Возможно, дубликат редакционного офиса с персональным компьютером, книжными стеллажами и массивным письменным столом резного дерева, возможно, кабинетный гарнитур в старинном английском стиле с баром, упрятанным за полкой книг. Но только не эту узкую с гладко побеленными стенами келью, дешевый канцелярский стол, старенькую, потемневшую от времени пишущую машинку и в беспорядке разбросанные газеты и справочники. Окошко с цветным витражом выходило на черный ход, нижняя часть его была задернута занавеской. Занавеска посерела от пыли, и чистка ей явно не повредила бы.

— В эту часть квартиры имею доступ только я, — пояснил Лафронд. — Уборку здесь делаю я сам, а когда ухожу из дома, запираю. Не то чтобы моя супруга… — Оборвав себя на полуслове, он махнул рукой.

— Что вы пишете? — поинтересовался Альбер.

— Мемуары, — с гордостью ответил главный редактор. Из встроенного шкафа он достал складные стулья, три больших бокала и плоскую стеклянную флягу. Альбер пододвинул свой стул к электрообогревателю и предоставил Бришо начать расспросы. Шарль отпил глоток, поставил бокал и посмотрел на Лафронда с таким видом, словно собирался произнести здравицу в его честь.

— Господин редактор, не могли бы вы сказать, сколько зарабатывал Дюамель?

— В среднем около десяти тысяч. Восемь тысяч — это его твердое жалованье плюс премиальные. Тут сумма колебалась.

— Понятно. А сколько он получал за солидную статью разоблачительного характера? Скажем, подлинную сенсацию?

— Подлинную сенсацию? Да вы хоть представляете себе, как редко это случается?! Согласен, известного рода сенсаций хватает: тут — взрыв, там — вооруженный налет, жаловаться не приходится. Но все это чисто информационные сообщения, констатация фактов. Ведь расследование приводилось не нами, не нам и пальма первенства. Доподлинная сенсация, да еще и вскрытая самим журналистом — удача, знаете ли, редчайшая.

— И все же, сколько получил бы Дюамель в подобном случае?

— Затрудняюсь точно сказать. Но не так уж много. Жалованье у него было высокое, и Дюамель получал его, даже если не давал ни строчки за месяц, ссылаясь на то, что собирает материал.

— Не пыльная работенка, — заметил Альбер.

— Место вакантно, — перевел на него взгляд Лафронд. — Несите сенсацию, и письменный стол Дюамеля за вами. По крайней мере, у нас был бы свой репортер с практикой сыщика.

— Я поинтересовался лишь потому, — невозмутимо продолжил Бришо, — что Дюамель вроде бы часто покупал информацию.

— От вашего друга Леметра вам, очевидно, известно, как это у нас делается. Если репортеру подвернулась удачная тема, но в связи со сбором материала предстоят расходы, он может взять ссуду в кассе.

— Какую сумму?

— Все зависит от того, кто именно берет ссуду и с какой целью. Чем выше ранг у журналиста, тем больше лимит. Если сотрудник вынужден превысить установленный уровень, он обращается ко мне. — Предвосхищая очередной вопрос, он поднял палец. — Дюамель не обращался.

— Не могли бы вы сказать, брал ли он ссуду в последнее время?

— Если это так важно…

— Важно.

Лафронд поставил бокал.

— Минуту терпения, господа, — Лафронд оставил их одних.

Коллеги уставились друг на друга. Шарль неопределенно пожал плечами, а Альбер прикидывал про себя, прилично ли попросить у хозяина стакан горячего чаю. Лафронд вернулся минуты через две.

— Сожалею, что заставил ждать, но я не стал проводить телефон в эту комнату. — Он поспешно занял свое место за дешевым канцелярским столом, в безопасном отдалении от телефонных звонков. — Вот уже полгода, как Дюамель не брал ни гроша.

— Как это могло быть? — спросил Шарль, вполоборота повернувшись к Лелаку. — Ведь его видели с Риве. Думаешь, тот ему выложил все по дружбе?

— Вероятно, Дюамель посулил заплатить, но потом его убили.

— Видите ли, господин редактор, меня заставил призадуматься поразительно богатый домашний архив вашего бывшего сотрудника. Какой-то он чересчур подробный и обширный. Или я ошибаюсь?

— Это его хлеб, — пожал плечами Лафронд. — Кстати сказать, без такой осведомленности при его убогом стиле мы не стали бы его держать даже практикантом.

— Если кто-то живет тем, что собирает на каждого досье… Вам ясен мой ход мыслей?

— Дюамель был шантажистом?! — удивленно воскликнул Альбер. Как это он сам не додумался! Что если Дюамель вовсе не собирался предавать огласке темные делишки хозяев лаборатории с их опытами на людях, а попросту решил «подоить» преступников?

— Какая ерунда! Есть у вас хоть малейшие доказательства?

— Нет. Но разве вам никогда не бросалось в глаза, что Дюамель живет явно не по средствам?

— А что бы вы сказали, если бы я обвинил вашего коллегу в коррупции? Уважающий себя журналист так же не способен нарушить определенные моральные нормы, как полицейский, священник или врач… Он может быть ленив, лжив, может страдать клептоманией, но когда берется за перо, остается только журналистом. — Лафронд говорил слишком гладко для человека, экспромтом формулирующего свою мысль. Похоже, он цитировал предисловие к собственной книге воспоминаний. — Дюамель был изрядным мошенником, но он выше всего ставил свою профессию. Нет таких денег, ради которых он отказался бы от выигрышного материала.

— Понятно. Теперь смысл сентенции действительно стал яснее.

— Были у Дюамеля в редакции скандалы? Я имею в виду из-за женщин.

— Нет. — Лафронд выдержал взгляд полицейского.

Бришо вздохнул и попытался подъехать с другой стороны.

— Насколько мне известно, у Дюамеля были интимные отношения со многими сотрудницами.

— Меня это совершенно не касается.

— Вам не кажется вероятным, что его мог прикончить чей-нибудь ревнивый муж?

— Я не знаком с мужьями своих сотрудниц.

— Нам стало известно, что в субботу, вечером Дюамель ушел с приема вместе с одной из бразильских танцовщиц.

— Это с которой?

— С солисткой. Той, что потоньше и постройнее.

— Да, у него была губа не дура!

— Вы не обратили внимания, как он за ней ухаживал?

— Нет. Я ведь уже говорил…

Шарль извиняющимся жестом поднял руку.

— Знаю, что вы к нему не приглядывались. Выпили бокал и вскоре ушли, все знаю. Просто я подумал, вдруг вам вспомнятся какие подробности.