Александр Горский - Охота на Лунина

Да, должен, только не для себя самого и не для того, чтобы дело раскрыть, как оказалось, а чтобы еще больше в этом деле увязнуть. Я ведь уже в нем тонуть начал, только сам этого еще не понимал, а вот в Засольске все мне ясно стало, правда, к ясности этой у меня никаких доказательств не было, чтобы с вами, Дмитрий Романович, поделиться. Я же к Короленко еще накануне вечером заезжал, только мы с ним долго не проговорили, странный он был тогда какой-то, а потом и вовсе заявил, что у него свидание с дамой. Я, когда к калитке подходил, обернулся, мне и впрямь показалось, что на втором этаже кто-то в окне мелькнул. Это уже после, на следующий день стало ясно, что там за дама была такая. Непонятно? Это же смерть его была, он с нею собирался встречаться. Думал, наверное, договориться. Он же мне так и сказал, мол, зовет подруга к себе, да что-то никак не решусь к ней переехать. Пришлось ему, все же…

Когда я утром к нему приехал, Короленко на террасе в кресле сидел, шахматную партию разглядывал, перед ним на столе доска стояла. Фадей, помощник его, тоже там был, только уже мертвый, ножом кто-то ему прямо по горлу полоснул, причем совсем незадолго до моего появления, минут пять самое большее. Он, значит, лежал, за горло схватившись, там же на террасе, где и Короленко сидел. Только Фадей по одну сторону стола был, возле пустого кресла, а писатель наш по другую. Как сейчас помню, лицо у него все бледное, неподвижное, словно изо льда, глаза только движутся, смотрят на меня, и в глазах этих слезы стоят. Ну а как тут не заплакать, когда у тебя из груди нож торчит. Что вы так смотрите, думаете, это я его ножом ткнул? Ох, Дмитрий Романович, он этого и добивался. Кто он? Тот, с кем Короленко в шахматы играл. Поначалу я подумал, они с Фадеем вместе играли, потом вспомнил, что Фадей этот не бог весть какого ума человек был, вряд ли он мог с Иваном Андреевичем партию потянуть, да не просто сыграть, а еще и выиграть. Я же на доску глянул, там партия в самом разгаре, фигур на доске еще полно, так сразу и не разберешься, кто выигрывает. Я на всякий случай доску сфотографировал, думаю, потом разберусь. Но, честно скажу, сам не смог понять, хотя ведь в школе неплохо играл, даже на область ездил. А вы не знали? Так ведь у нас в управлении играть не с кем, я и не рассказывал. Хорошо, отец помог, он у меня тот еще шахматист. Я ему фотографию на телефон сбросил, так он мне через день ответил, что белые проиграли. Мат им в три хода. Почему я столько про шахматы говорю? Так ведь Короленко белыми играл…

Пытался я расспросить у него, кто ж так с ним обошелся, да ничего не вышло. Так он мне ничего путного и не сказал. Я так понял, слово он дал. Тому, другому. Тому, кто лучше играет. Все твердил мне, что каждому судьба по своей дороге пройти, и он, мол, свой путь уже осилил, теперь моя очередь. Представляете? У меня от всего этого даже голова разболелась. А потом он попросил достать у него из кармана бумажку, я тогда еще руки в крови все измазал. Ну, бумажку вы в деле видели, конечно. Я-то сам текст наизусть запомнил: «Когда-то мы уже говорили о том, что если долго смотреть в бездну, то и бездна начинает смотреть на тебя. Смерть — это самая глубокая бездна, из которой уже нельзя выбраться. Если слишком пристально взглянуть в глаза смерти, то можно самому стать ею». Каково? Ничего ведь понять невозможно! А тут еще, едва я развернул записку-то эту, Иван Андреевич учудил на прощание, взял, да нож из груди и выдернул. Тут кровь из раны так ливанула, мне весь пиджак попортила. Да бог с ним, с пиджаком, я, если честно, и удивиться толком не успел, как на меня автоматчики налетели. Хорошо хоть, не пристрелили на месте. Бока, правда, прилично намяли, пока наручники надевали. Так что, вы не первый ко мне с наручниками, я уже к этому делу привычный, хотя все равно неприятно. Вам-то как самому, не жмут? Хорошо, что не жмут. А вам, Виктор Борисович? Ну ладно, молчите…

Пока я в Среднегорск возвращался, у меня времени много было, чтобы подумать. И знаете, что я понял? Он — игрок. Игрок, понимаете? И все это — смерть Короленко у меня на руках, смерти этих женщин, все это часть игры. Что-то такое, вроде шахмат, только я тогда в этой игре самого главного не понял. Я и сейчас еще толком не разобрался. Но тогда ошибся, серьезно ошибся. Я подумал, что это со мной играют, а оказывается, вовсе нет. Но теперь уже все, похоже, сегодня партия закончится. Пока, правда, есть ощущение, что закончится все не очень хорошо. Для меня не очень. Первый раз оно еще тогда появилось, по дороге из Засольска, а потом, когда я фотографию Миланы увидел, то и вовсе понял, что без фигур остался. Что вы там нашли? Серьги с моими отпечатками? Ну и ладно, можете не говорить, здесь, чтоб понять, большого ума не надо. Да, Дмитрий Романович, нет у меня ума и не было никогда, это вы верно говорите, иначе не полез бы во все это. Но теперь, коль уж влез, надо ползти до конца…

Что вам еще рассказать? Наружное наблюдение ваше я еще два дня назад обнаружил, когда в парке гулял. Точнее, оно само себя обнаружило, что-то с Рокси не поделило. Я на шум обернулся, ну и узнал человечка, видел я его пару раз до этого. Что? Куда вечером делся? Ах, ну да, вы же думаете, что это я Милану убил. Вы-то, Виктор Борисович, не думаете, вы уверены, по глазам вижу. А зря. Вышло все, конечно, довольно странно. Вернулись мы только с прогулки, заходим с Рокси в подъезд, слышу — Чебурашка поет. Я вначале вообще понять не мог, откуда звук раздается, потом подошел к почтовым ящикам, надо же, он у меня в ящике голосит. Хорошо, ключ у меня с собой был. Открыл я ящик, понятно, что там вместо Чебурашки телефон оказался.

Достал я телефон этот, гляжу — там сообщение. Обычный такой текст: «Привет, Лунин. Скоро позвоню. Жди дома». Ну, я и стал дома ждать. Точнее, я так и так никуда не собирался, так что сварил себе пельмени, Рокси покормил. Нет, Рокси я пельменями не кормлю, она корм ест. Только сел ужинать — звонок. Я ему сразу поверил, тому, который позвонил мне. Потому как то, о чем он говорил, этого знать не мог никто больше, кроме одного человека. Того, который все эти убийства и совершил на самом деле. А дальше, после того, как мы поговорили, у меня было два варианта: позвонить вам, Дмитрий Романович, и попросить помощи, либо попытаться все сделать самому. Почему не позвонил? Да потому, спасти ее хотел. Кого? Тогда я еще не знал, кого именно. Он пообещал мне, если я приду один, он никого не убьет. В этот вечер. Только в этот вечер. Но это же был шанс, я был уверен, что он ее отпустит, она ведь уже была у него, он дал мне послушать ее голос. Я его не узнал, конечно. Просто плачущая, очень испуганная женщина, которая очень хочет жить.

Из подъезда выйти было совсем просто. Я позвонил в квартиру на первом этаже, показал удостоверение, они меня выпустили через окно на другую сторону дома. Потом где-то час я ходил по городу, наверное, он хотел убедиться, что за мной никто не следит. А потом мы встретились. Что вы так на меня смотрите? Это была совсем короткая встреча. Я шел мимо ограды политехнического университета, и меня из темноты кто-то окликнул. Голос я сразу узнал, именно с этим человеком я уже общался по телефону. Я подбежал к ограде, но увидел лишь темную фигуру по другую сторону решетки, ни лица, ни каких-то примет разобрать было невозможно, а перебраться через забор я тоже не мог, там высоко, метра три, не меньше. Я прижался лицом к прутьям, а он стоит неподвижно, в паре метров от меня и вдруг говорит: «Осторожно, Лунин, застрянешь». И смеется. Причем смех такой добродушный, словно он и вправду мне только добра желает. Спрашиваю: