Сьюзен Хилл - Опасность тьмы

— Я не виню тебя за то, что ты теряешь из-за меня терпение.

— Это вовсе не так. Я просто хочу, чтобы ты немного взбодрилась. Ты не можешь скрываться здесь вечно, Эйлин.

— Взбодрилась? О, это я могу. Я обязательно взбодрюсь, когда буду знать, что это ошибка, и что они обвинили не того человека, и должны быть за это осуждены. Будут осуждены. Когда во всем разберутся. Только до этого момента кто-то может верить. Кто-то, кого мы знаем. Кто-то, кто меня увидит.

Кто-то уже поверил, только Даги ей об этом не сказал. Когда он звонил ей на работу, чтобы сообщить, что она заболела, с другой стороны повисла пауза, а потом прозвучали слова: «Да. Понятно». Они были сказаны таким тоном, что ошибиться было сложно.

Это накатывало волнами. Но волны теперь поднимались все чаще и выше. Когда-нибудь, думала Эйлин, волна будет такой высокой и налетит так быстро, что сомкнется над ее головой, потопит ее и унесет очень далеко, и она молилась об этом. Никогда не проснуться. В ее глазах на экране мелькали фотографии. Винни три года. Винни идет в школу в свой первый день. Винни и Джэн держатся за руки, стоя у ворот.

В большой папке на полке в гостиной хранились настоящие фотографии. Скоро она их достанет, потому что фотографии расскажут правду, какими счастливыми они тогда были, и какими милыми маленькими девочками, и какая крепкая у них была семья. Правда была на фотографиях. Она знала это.

— А еще, — сказал Даги, — я собираюсь позвонить и договориться о посещении.

Она постукивала ложкой по своему блюдцу.

— Я возьму тебя, мы все туда поедем.

Это была тюрьма Гидли Вэйл. Название сказали в новостях. Даги нашел ее на карте. Она оказалась примерно в девяноста милях.

— Мне нужно все записать — все, что я хочу ей сказать. Мне нужно будет говорить очень четко. Она должна знать, что я со всем разбираюсь. Может, сначала мне надо разузнать, что у нее за адвокаты? Увидеться с ними тоже? Как ты думаешь?

— Я не знаю, что тебе разрешается делать.

— В каком смысле?

— Ну насчет адвокатов и всего такого. Мне никогда не приходилось иметь дела ни с чем подобным.

Она посмотрела на него широко открытыми глазами.

— Ты думаешь, мне приходилось?

Даги покачал головой.

Всю дорогу домой в машине Кита она громко ругалась. Ругалась на полицию, на газеты и телевидение, ругалась на них за то, что произошло с ее дочерью и за допущенную ими чудовищную несправедливость; ругалась без малейшей тени сомнений. Это была ошибка. Как ошибка могла быть настолько серьезной и зайти так далеко, она не знала, но это точно была ошибка, и она должна была исправить ее раз и навсегда. Винни обвиняли в таких страшных вещах, о которых невозможно было даже подумать, в том, что могут делать только самые злые, самые отвратительные люди, да и то далеко не все. Винни была совсем не таким человеком. Как кто-то мог подумать, что это она? Как такое могло случиться?

Джэнет звонила дважды — с криками и слезами — так что в конце концов Даги был вынужден забрать у нее трубку и сказать девочке, чтобы успокоилась.

— У меня дети, — все повторяла Джэнет. — У меня дети, понимаешь?

— Но она ничего этого не делала, Джэн, она этого не делала.

— Да какая разница? Это ее имя, оно постоянно в телевизоре, и повсюду, ее фотографии в газетах, все смотрят.

— Они не должны смотреть, никто не знает, что ты ее сестра.

— Конечно, они знают, а если чего-то еще не знают, то скоро точно выяснят. Я хочу знать, что теперь с нами будет, ты должна что-то с этим сделать.

Эйлин встала, пошла к раковине, включила оба крана и стала смотреть, как вода закручивается и убегает в сток. Нужно было помыть кастрюли, но она ничего не помыла.

— Возвращайся лучше на работу, — сказала она.

Даги взял два дня отгула, а потом попросил отпускать его домой в обед, сославшись на то, что Эйлин больна и ее нельзя надолго оставлять одну. Ему, конечно, не поверили, но ему показалось, что он услышал сочувствие в голосе начальника.

— Никто ни о чем не догадывается, — сказал он.

Хотя все догадывались. Это было несложно. Некоторые спрашивали его прямо, и он просто разворачивался и уходил, а им только этого было и нужно. Потом он проклинал себя за это.

Его мальчики просто приняли это и теперь сохраняли молчание. Кит ничего не сказал по дороге домой, но он поцеловал Эйлин и приобнял ее слегка, сказав, что он всегда рядом, и Ли тоже всегда рядом с ней. Что это ужасный кошмар, страшное недоразумение, но все разрешится. Разумеется, разрешится. Но потом они затихли. Телефон не звонил.

Даги подумал, что он съездит потом к Киту сам. Когда они разберутся с этим тюремным посещением.

— Тогда я ухожу, — сказал он. — А теперь возьми книгу и сядь на улице. Как следует насладись солнцем. Не нужно отвечать на телефон или на звонки в дверь, только запри замок. Просто посиди на солнце. Я остановлюсь по пути домой и захвачу яиц и немного салата на потом. Мы еще чего-нибудь хотим?

Она все еще наблюдала за тем, как вода течет из кранов в раковину.

Даги подошел и выключил их. Он положил ей руки на плечи и несколько секунд простоял так.

— Я не знаю, с чего начать, — сказала Эйлин.

— Тебе не нужно ничего делать. Лучше оставь это профессионалам. Они знают, за какие ниточки дергать, как это все работает.

— Ты думаешь? Насколько я могу видеть, пока они справляются со своей работой так себе.

— Я знаю, милая. Но это просто так выглядит. Но ведь они эксперты, не так ли?

— Нет. Это я. Я ее мать. Что они понимают о ней лучше, чем я?

Он задумался над тем, насколько это правда, но ответа у него не было.

Ему хотелось бы съездить туда самому, попросить о посещении, встать перед ней и спросить ее. Выяснить. Заставить ее рассказать ему, как все это вышло. Вытянуть из нее правду, и если действительно окажется, что это одна большая невероятная ошибка, он станет бороться за нее так, как никто другой. Но ему надо было выяснить это самостоятельно.

А если тут не было никакой ошибки? О, это он тоже выяснит. И тогда он расскажет ей, что за человек ее мать, как это на нее влияет и будет продолжать влиять до конца ее дней, как это раздавит ее и будет продолжать давить — медленно, неумолимо, и как она будет разваливаться на все более мелкие кусочки, которые потом будет невозможно собрать. Если это была правда, ему хотелось бы залезть внутрь головы Эдвины, раскрыть череп, заглянуть туда и постараться увидеть, рассмотреть корень всего этого, найти какое-то объяснение, какую-то причину или, может быть, изъян, признак болезни или безумия.

Если это была правда, то какая-то гниль, которая там окажется, должна быть извлечена и уничтожена.

Гниль. Он представил себе это — пористую, гноящуюся область и себя со скальпелем, вырезающего это зло. Он ярко представил себе дыру, которая останется, чистую, зияющую, открытую рану, которая обязательно останется.