Сьюзен Хилл - Опасность тьмы

Он почувствовал, как рука Эйлин отчаянно сжимает его локоть, будто она тоже тонет и теперь может держаться только за него.

Прошло еще какое-то время, прежде чем они вернулись в отель. Они бродили по городу, рассматривали подсвеченные витрины закрытых магазинов, глядели на обувь, коробки с конфетами, купальники и ожерелья на обезглавленных шеях. И каждая встреченная ими витрина отражала их собственные лица, и лица были застывшими, мрачными и почти незнакомыми.

В конце концов, словно по какому-то беззвучному сигналу, они оба развернулись и пошли обратно в отель, готовясь снова окунуться в плотную атмосферу слухов и сигаретного дыма, царящую у бара. У дверей Эйлин остановилась.

— Уверен, это хорошая идея, — сказал Даги. — Может, выпьешь бренди? Я буду виски. Расслабимся.

Одна из компаний взорвалась громким смехом, и волна этого смеха докатилась до них, но разбилась прямо над их головами. Какая-то женщина повернулась и заметила, как они в нерешительности стоят у входа. Она отвела взгляд.

Все сразу стало понятно. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы остаться в баре и выпить вместе со всеми остальными, как будто они были нормальными людьми и никак от них не отличались, как будто ничего не случилось и по телевизору ничего не сказали. Как будто этот день можно было перемотать и начать заново.

Никто из них не спал той ночью.

— Я не могу поверить в то, что ты мне только что сказал. Не могу поверить, что ты это сделал.

— Пожалуйста, не читай мне нотаций.

— А почему? Почему нет? Рано или поздно тебя обязательно кто-нибудь научит, и этот урок ты, черт возьми, запомнишь.

— И кто, если не ты?

— Вот именно!

Кэт усадила Феликса в манеж под садовым зонтиком и встала перед своим братом, который развалившись сидел в шезлонге с бокалом пива. Было жарко. Воздух был спертый и влажный, маленькие облачка назойливой мошкары летали по всему саду.

— Слушай, давай пока объявим перемирие, сейчас неподходящая погода для дискуссий.

— О, нет, никакой дискуссии не будет, Сай, это будет нечто совершенно иное, потому что я не собираюсь с тобой дискутировать, ты просто, мать твою, послушаешь, и очень внимательно. Ты мой брат, и я обожаю тебя, но ты полное, конченое говно. Ты психологически нестабилен и представляешь собой угрозу. В чем бы ни была твоя проблема, тебе нужно с собой разобраться, потому что ты уже не подросток, тебе почти сорок. Так обращаться с женщинами, как ты обращаешься с Дианой, нельзя ни под каким предлогом. Играючи пользоваться ею, принимать все, что она тебе дает, не беря на себя никаких обязательств, было уже достаточно некрасиво, но, по всей видимости, она делала то же самое, так что ладно. Потом она прониклась к тебе более глубокими чувствами, что, давай взглянем правде в глаза, рано или поздно должно было случиться, и в этот момент ты поспешно ретировался. Мне неважно, как ты сам себе это объяснял, но я знаю, что тогда на горизонте возникла Фрея Грэффхам, и ты вообразил, что что-то к ней чувствуешь.

— Подожди…

— Да, «вообразил» — именно то слово. И это стало для тебя чем-то реальным, только когда она упокоилась в сырой земле, и не надо меня сейчас перебивать, чтобы сообщить, насколько ужасно так говорить, потому что ужасно или нет — это правда. Ты был потерян, и ты порвал с Дианой самым жестоким, неизящным и болезненным способом. У нее все еще есть к тебе чувства, она верит, что еще осталась надежда, и это печально, так что все, что ты можешь делать — единственное , что ты можешь делать, Саймон, — это оставаться вежливым, но сохранять дистанцию. «Извини, ничего не изменилось». Она не дура. Она уловит посыл.

— Да.

— Да. Но что ты сделал? Ты не просто пригласил ее на ужин, что было глупо и легкомысленно, но не то чтобы очень дурно…

— Но переспал с ней. Я знаю. Мать твою, Кэт, я знаю, я знаю .

— О чем ты думал? Ты абсолютный, совершенный подлец. Ты легкомысленный, эгоистичный, самовлюбленный, думающий только о себе, бессовестный кусок дерьма!

Феликс посмотрел на мать, голос которой внезапно стал резким и высоким. Его маленькое личико сморщилось.

— Ну вот, посмотри, что ты наделал. — Кэт взяла сына и посадила его себе на колени. Он был теплым и немного липким. Кэт уткнулась лицом в его мягкие светлые волосы. Ее трясло.

Саймон сидел молча. Она была права, и он знал это и злился на нее. Единственный человек в мире, чью безусловную любовь он чувствовал всегда, единственный человек, кому он доверял и кому всегда мог рассказать что угодно, только что наотмашь ударил его прямо в лицо.

— Я не буду извиняться, — сказала Кэт. Но в глаза ему она не посмотрела.

— Очевидно.

— Я не знаю, почему я плачу, потому что я права, и я рада, что сказала это, это нужно было сказать, и это ты должен плакать.

— Прекрати.

— Мы не может это прекратить, разве не ясно?

Воздух был как перед грозой. Они сидели молча, Феликс зарылся лицом в плечо Кэт и бил ее ножками — от жары он раскапризничался. Саймон крутил в руках пивной бокал. Он подумал, не лучше ли ему уйти прямо сейчас, исчезнуть на несколько дней, чтобы позволить напряжению между ними немного спасть, вместо того чтобы оставаться на ужин и отравлять всем вечер.

Кэт спустила недовольного Феликса на траву.

— Пойдем, насыплем курочкам зернышек.

Она взяла его за руку, и они медленно зашагали прочь, Феликс ковылял за ней в сторону загона. Она не оглядывалась. Саймон, чувствуя себя брошенным, продолжал сидеть на месте. Последний раз, когда они с Кэт ссорились, только смерть сестры и ее похороны снова свели их вместе.

Он поднялся. Феликс стоял на ограде загона, пока Кэт крепко держала его за талию, и повелительно указывал рукой на кур. Саймон встал рядом с ними.

— Почему? — наконец, сказал он. — Мне нужно понять, почему, но я не понимаю. Не могу понять.

— Почему я тебя пропесочила? Почему ты так отвратительно ведешь себя с женщинами?

— Почему я такой?

— О боже мой.

— Серьезный вопрос.

— Для такого жаркого дня.

— Дело в том, что я не несчастлив. Быть таким, какой я есть.

— Поздравляю.

— Кэт…

— Извини. Но ты сам себя послушай.

— Ладно, я эгоистичный подлец.

— Помимо всего прочего. Помимо гораздо более хорошего прочего.

— Спасибо.

— Слушай, я не твой терапевт, я твоя сестра. Единственное, что, на мой взгляд, тебе нужно решить, так это что делать с Дианой. Потому что это твой долг перед ней. И не говори, что ты не знаешь.

— Я не знаю.

— Ты влюблен в нее?

— Совершенно точно нет.

— Она тебе нравится?

— Мне приятна ее компания.

— И этого для тебя всегда будет достаточно?

— Господи, Кэт, я не хочу жениться на ней.

Она взглянула на него.