Сьюзен Хилл - Опасность тьмы

— Когда они назвали ее имя.

— Чье имя?

Она снова посмотрела в дверной проем. Потом глубоко вдохнула, словно захлебывалась.

— Это не очень-то распространенное имя, да? Имя Винни. Эдвина?

— Не очень распространенное, да. Не помню, чтобы мне когда-нибудь встречались другие Эдвины.

— Просто они его назвали. Эдвина Слайтхолм. Конечно, это не она, не моя Эдвина, не моя Винни, разумеется, такого быть не может, но ты видишь, насколько я испугалась, когда вот так услышала это из телевизора. Вся комната кругом пошла.

Ему потребовалось еще несколько минут, чтобы разобраться во всей истории целиком.

Молодую женщину, которую звали так же, как младшую дочь Эйлин, того же возраста, обвиняли в похищении и убийстве двух детей и похищении с намерением убийства третьего.

— Но это просто невероятно… — сказал Даги. — Просто невероятно. Неудивительно, что это привело тебя в такое состояние. А это тот самый маленький мальчик, который пропал в прошлом году, да?

— Да. И еще один мальчик, и маленькая девочка. Это ужасно.

— Да, конечно. Я думаю, если бы они поймали кого-то… то… Нет, это ужасно.

Но что-то здесь было не так. Это было очевидно.

— А где все это было?

— В новостях. Кэти Дерхам рассказывала.

— Нет, где была… Та, другая, которую зовут так же, как твою Винни? Где она была?

— А вот это вообще удивительно.

— Что, что удивительно, Эйлин?

— Удивительно то, что не только ее имя и возраст совпали, но и то, где они жили. Она жила там же. Там же, где наша Винни! Они даже живут в одном городе!

Она снова начала смеяться жутким хихикающим смехом, но ее глаза теперь остановились на его лице и не могли сфокусироваться ни на чем другом, ее глаза умоляли его посмеяться вместе с ней над тем, насколько это действительно удивительно, что есть две женщины с одинаковыми именами и одного возраста, две Эдвины Слайтхолм, которые живут в одном городе, две…

Сердце Даги Милапа начало так сильно колотиться, что он почувствовал страшное давление у себя в груди, в ушах, в голове. Жуткое, пульсирующее давление.

— Это я.

— Ну привет тебе. Как там дела?

— Хорошо. Отлично.

— Много народу?

— Толпы.

— Продали что-нибудь?

— Примерно половину, прямо во время показа. По меньшей мере половину, я их еще не пересчитывал.

Саймон сидел в своей машине на тихой улице за галереей. Было только девять часов — он специально улизнул до окончания закрытого показа, до ухода зрителей и до того, как Мартин Ловат, владелец галереи, успеет в него вцепиться и пригласить на ужин. И, прежде всего, до того, как Диана поймет, что он ушел.

— Сай, это правда очень, очень приятно слышать. Жаль, что нас там с тобой нет. Родители появлялись?

— Нет. Мама послала милую открытку.

— Боже, серьезно?

— Ты же знаешь, что отец скорее умрет, чем окажется в художественной галерее, а мама без него не пойдет. Их никогда не было. Я не ждал их и в этот раз.

— Подожди, Сай… Мне кажется, я слышала Феликса. Сейчас. — Прошло ровно пять секунд полной тишины, в которые Кэт внимательно вслушивалась, а потом она сказала: — Нет, ложная тревога. Значит, теперь будешь праздновать? Что-то гламурное рядом с Мэйфэйр?

— Нет. Я еду домой. Я даже подумывал спросить, нельзя ли мне зайти.

— Что, сегодня? Но ты только приедешь после одиннадцати.

— Извини, наверное, не лучшая идея.

— Если честно, нет. Его величество теперь будит меня каждые два или три часа, а Сэм по-прежнему приходит к нам в постель. На самом деле я уже собиралась подниматься, когда ты позвонил.

— Ладно.

— Ты какой-то невеселый. Что случилось?

— Ничего. Ты, кстати, не слышала никаких новостей?

— Да, в шестичасовых только об этом и было. Толпы кричащих женщин, бегущих за фургоном, в котором ее увозят из зала суда. Это выглядит пугающе.

— Эдди Слайтхолм выглядит пугающе.

— Хочешь, приходи завтра? Я буду дома к четырем. Поужинаешь и останешься.

— Только если ты правда приглашаешь.

— Ой, да иди ты, Саймон, — весело сказала Кэт и положила трубку.

Через заднее стекло он увидел, как группа людей из галереи поднимается вверх по улице. Он выехал с обочины и нажал на газ.

Его должен был окрылить успех на закрытом показе. Он разговаривал с художественными критиками из национальной прессы, видел, как на его картины лепят красные кружочки [11] Художественные галереи помечают красным кружком картины, которые были проданы. Это американская традиция, распространившаяся по всему миру (прим. пер.). , чувствовал живой интерес, который к нему проявляли. Но он одновременно испытывал и некоторую отстраненность, как будто эти картины вместе с их успехом не имеют к нему никакого отношения, и в то же время, взглянув на какую-нибудь из них, очень отчетливо ощущал, насколько они были для него близки и как ужасно то, что все и каждый может их рассматривать, обсуждать, критиковать. Он любил только работу саму по себе, только процесс созидания — в тишине, в одиночестве. Все сопутствующее он просто принимал как данность, а кое-что и презирал. Он печально покачал головой своим собственным мыслям.

Новостям о появлении в суде Эдвины Слайтхолм — если это можно было назвать новостями — были посвящены все выпуски на всех радиостанциях. Она не признавала себя виновной ни по одному из пунктов, заявления о внесении залога не поступало. Саймон представлял ее на скамье подсудимых — как она сидит там, маленькая, тонкая, темноволосая, бесстрастная. Она не сказала ничего ни ему, ни другим офицерам полиции и, как он полагал, не скажет никому, даже мозгоправу. Он ведь знал и других убийц. Не считая тех, кто убил в момент ослепления или отчаяния, или в приступе подогретой алкоголем или наркотиками ярости, они все демонстрировали одинаковую непробиваемость — выводящее из себя, почти что высокомерное нежелание участвовать в нормальном взаимодействии между человеческими существами. Он вспомнил ее на выступе скалы, когда она сидела рядом с ним и жутко боялась, и злилась на себя за это. Она защищалась. Закрывалась. Сможет ли кто-нибудь когда-нибудь раскрыть, почему она делала те невообразимые вещи с детьми, которых еще и было бог знает сколько? Может ли быть здесь что-то похожее на причину? Ее лицо неподвижно застыло перед его глазами, и тут он внезапно понял, что хочет сделать. Он хотел нарисовать ее, точно поймать ее выражение, запечатлеть эту темную шапку волос и непроницаемый взгляд на бумаге, чтобы закрепить их в вечности. Он нечасто работал по памяти, но решил, что в этот раз может попробовать. Может быть, проанализировав каждую черточку ее лица, вглядевшись в ее глаза, какими он их помнил, изучив изгиб ее губ и наклон головы, постаравшись целиком и полностью ухватить ее образ, он сможет проникнуть в ее разум, угадать ее мотивы. Может быть.