К.Миль - Три главные темы человечества

– У вас все в порядке? – спрашивает.

Клиентка. Хорошенькая, хотя и не факт, потому что глаза все еще не открылись, как у щенка. Не толстая, и не старая – в моем случае это уже серьезная заявка на победу.

Осторожно входит, оглядывается, бесшумно подходит к столу, внимательно смотрит на меня, и говорит:

– Простите, вы в порядке? Я по объявлению в газете.

Простенькая, обыкновенная, почти теряется на фоне моих серых стен, в белом вязаном кардигане. На ее фоне я могу сойти за харизматичную сильно пьющую обезьяну, неплохо. Я приподнимаюсь на локтях от стола, протираю глаза, и участливо говорю:

– Да-да. – харизма из меня так и прет.

– Это вы секретаря ищете?

– Во-первых, как вас зовут?

– Меня – Лидия. Я хочу сразу предупредить, что никогда раньше не работала, это мое первое место, но мне очень нужна работа. Любая, – она опустила глаза, – Почти, – и уже совсем припала взглядом к полу.

– Вы не стойте, присаживайтесь, – говорю, – Хотите кофе?

– А можно? – с надеждой в голосе спросила она, и тут ее глаза.

Вдруг они сделались такими огромными, такими глубокими, миндальными, и сверкающими. Внезапно они стали такими, и с тех пор уже никакими другими не бывали. Я всего лишь предложил ей чашечку кофе, и это включило ее, как лампочку. Увидев глаза этой девчушки, я понял, что возьму ее на работу, даже если она писать не умеет, что некоторые бы назвали критичным условием для приема на работу. Некоторые – это которые так называемые «нормальные люди».

Неожиданно легко я встал и налил две кружки кофе. Сделав глоток, я снова посмотрел на нее: огромные глаза, впалые щеки, нос висит, некрасивые редкие волосы, еле как волочащиеся по плечам, бледная, тощая и бескровая. Безмясая. Одежда на ней опрятная, чистая и выглаженная. Висит, как на швабре.Сидит, сжав кулачки – какой-нибудь психолог сказал бы, что это знак скрытой агрессии. Какой-нибудь психолог, неудачник еще больший, чем я и впридачу еще онанист, который ничего не смыслит в женщинах. Она прячет свои ужасные, некрасивые, ненакрашенные, а скорей всего еще и обгрызенные от нервов ногти с заусенцами.

Мне достаточно было посмотреть на нее долю секунды, чтобы считать все это, я не стоял и не пялился на нее, как на Венеру в музее, но она поняла. Поняла, что я считываю ее, поняла, насколько она плохо выглядит, и пока она все это понимала, и начинала скукоживаться как устрица под лимонным соком, я уже обдумывал, почему. В тот самый момент, когда она уже успела свернуться ежиком, меня осенило: она голодает! И что-то мне подсказывало, что не такая уж она модница-сковородница, чтобы сидеть на диетах и летом блистать на пляже в тот единственный месяц в году, когда температура позволяет раздеться.

– Хотите печенье? – откуда вдруг во мне весь этот пафос. Ужасно стыдно. Надеюсь, моя харизма позволит превратить те полпачки засохших галет в моем ящике в печенье.

– Нет, спасибо, я только пить хочу, – она знает, и теперь я знаю, что она знает, что я догадываюсь, что она голодает, и поэтому я теперь не просто догадываюсь. Я теперь знаю, что она голодает.

Так это всегда работает, так я зарабатываю себе на жизнь, себе и тому ребенку, в пользу которого государство отбирает часть моего заработка. Моя бывшая знает, что это не мой ребенок, два ее следующих знали, что это не мой ребенок, и все пять ее нынешних знают, что это не мой ребенок. Все они знают, что я знаю, что это не мой ребенок. При этом я знаю, что сам ребенок не знает, кто я нахрен такой.

Конечно, она хочет только пить. Я подал объявление о том, что требуется секретарь полгода назад. С тем жалованьем, что я предлагаю, за все это время ни одна бездомная пропитая старуха не пришла ко мне с просьбой взять на работу. Бедняжке не на что купить себе еды, но ей хватает на то, чтобы выделываться и отказываться от печенья.

Три вопроса:

Если бы она знала, что там не печенье, а полпачки засохших галет – она отказалась бы из гордости или даже человек в ее положении объективно не станет это есть?

2. Буду ли я себя чувствовать по-гондонски, если не желая давить, просто выложу галеты перед ней на стол, чтобы все-таки взяла, если захочет?

3. Будет ли она считать меня гондоном, если она знает, что я знаю, что она отказалась из гордости, но пытаюсь манипулировать ее чувством голода пусть даже во благо ей?

Я понял, что мы с ней сможем решить любую проблему, кроме той, в которой она меня считает гондоном. Эта крошка не станет связываться с гондоном, даже в процессе падения в голодный обморок.

– По правде сказать, нет у меня никакого печенья, – для убедительности я даже почесал затылок.

Ее губы оторвались, наконец, от кофе, и она посмотрела на меня так выразительно, удивленно, при том с сомнениями и даже некоторой опаской.

– А работа? – только и спросила она. Ну конечно, чего ждать от человека, который облапошил тебя с печеньем, приходишь в день зарплаты, а в кабинете не осталось даже мебели. Пора было выдать вторую порцию откровений, и отсечь возможность даже минимального моего гондонства в ее глазах:

– С работой все в порядке, не переживайте, – я специально улыбнулся, – С печеньем очень неудобно вышло, дело в том… – я пошвырялся в ящике стола и достал, – Все дело в том, что печенье – это вот, – показал я ей, – Это всего лишь полпачки засохших галет. Собственно, сами видите: предлагать такое гостье – это позор, но, к моему сожалению, я подумал об этом уже после того, как ляпнул эту чушь про печенье.

Она улыбнулась, и еще внимательнее вперила в меня свои глазища. Я выудил из пачки одну галетину. На вид это был абсолютный картон, невозможно теперь установить, по какому поводу я решил побаловать себя таким, но факт был на лицо: я купил это сам. Так вот, оказывается, на что кроме выпивки и алиментов я прожигаю свои деньги. Я просаживаю все в галеты. Может быть, у нас есть какой-то ночной луна-клуб, где собираются пропитые шизики, и играют галетами в карты? Может быть, у нас есть даже свое казино, где галеты заходят вместо фишек? Надо поразмышлять над этим, это могло бы объяснить очень многие странности и пробелы в серости моих дней и темноте ночей.

– Видите? – говорю, – Это просто невообразимая гадость. Мне теперь так стыдно перед вами, что я непременно возьму вас на работу, только чтобы завтра же угостить настоящим печеньем. Вы же выйдете завтра на работу?

– Уже завтра? А можно? – обрадовалась она.

– Если умеете читать, писать, пользоваться кофеваркой и печатной машинкой.

Она заметно приуныла, но глаза не выключались. Что-то ее раздосадовало. Я уже пообещал себе, что возьму ее, даже если она не училась в школе, так зачем теперь эти вопросы? Спасет ли меня харизма на этот раз?