К.Миль - Три главные темы человечества

– В сущности, если хотите, можете приступать хоть сейчас, и вот – я выложил на стол несколько купюр, – Ваше первое поручение на новом месте: пойдите купите чего-то вкусного к кофе. Там на углу есть кондитерская лавка, можете взять что вам нравится, я всеядный. Только умоляю вас, не приносите сдачу, принесите еду.

– Это не шутки? – она с сомнением посмотрела на деньги, лежащие на столе.

– Послушайте, Лидия, вы много в своей жизни видели шутников вот с такими мешками под глазами? – показал я.

– Нет, – хоть и виновато, но слишком честно ответила она.

– Ах, так значит, у меня мешки под глазами, да? – рассвирепел я я вдруг, Лидия совсем сжалась, – Вот ваш первый выговор! У вас восемь минут, чтобы принести нам булочки! – закричал я, – Быстро!

От испуга она схватила со стола деньги, но дальше не шелохнулась, стоит и смотрит, как овца на удава, сжимая купюры своими жалкими тощими пальчонками.

– Лидия! – я вывел ее из транса, – Вы читать умеете?

– Да, – робко.

– Вы умеете писать, грамоте обучены?

– Да, – робко.

– Я вас поздравляю! – протягиваю руку, – Вы нам подходите! – жмет, робко, – А теперь шагом марш за булочками!

Она вышла из кабинета, слегка пошатываясь, не то от нервов, не то от подскочившего от кофе давления, не то от голода, а может от моей необъятной харизмы. Она вышла, а я стал с нетерпением ждать, когда вернутся ко мне два огромных серых солнца ее глаз.

Я уже поднимаюсь, и сраный день близится к обеду, но только для тех, кто заслужил его работой с самого утра. Лидия заслужила, а я не стану себя утруждать даже ужином. Вот она сейчас пожелает мне доброго утра. Поначалу казалось, что она издевается, но очень скоро я понял, что она именно уважает мой распорядок дня, и коли я прихожу на работу, полчаса как поднявшись с постели, стало быть у меня утро, и только благодаря ее глазам – настоящее, солнечное утреннее утро.

После того, как буркну ей «привет», она подождет, пока я сниму плащ, и плюхнусь в кресло. Предложит мне кофе, я соглашусь, она нальет, и поставит мне на стол белоснежную с обеих сторон кружку. Пока я буду пить, она напомнит мне о парочке сраных дел, с которыми я должен разобраться прежде, чем мы оба сдохнем от голода.

Потом я буду долго раскачиваться, курить, может быть даже вмажу два по пятьдесят, полистаю для вида дела, а потом поеду куда-нибудь к кому-нибудь зачем-нибудь, а может не поеду. Когда я вернусь в офис, ее уже не будет. У нее нормированный график, и я внимательно слежу за этим. Два по пятьдесят. Бумаги, мысли, пепельница. Ближе к полуночи я погашу свет, закрою кабинет и пойду пешком домой. Я буду идти, ненавидеть себя, а мокрый ветер будет дуть мне в лицо, а пресс тумана будет опускаться все ниже, пока на пороге дома совсем не приколотит меня к земле.

Три раза два по пятьдесят. Снять ботинки. Спать.

– Доброе утро! – сегодня на ней белая рубашка, длинная юбка и сапожки. Все простенькое.

– Привет, – снимаю плащ, сажусь за стол.

Передо мной белоснежная пепельница, и ни черта больше.

– Кофе?

– Да, спасибо.

Белоснежная с обеих сторон кружка, черный кофе, идеальное количество сахара, ложечки нет. Она заботится о моем зрении. Первая сигарета.

– Сегодня опять приходил Доктор Лав, очень злился, сказал, что если вы не распутаете дело лифтера, он подаст в суд и стрясет с нас по полной программе. Так и сказал.

– Надо было сказать ему, что он баран.

– Я бы очень хотела, но без вас не решилась.

– Что там у нас еще? – я посмотрел на аквариум с рыбками. Мне вполне хватает той воды и тех рыб, что окружают этот город. С год назад Лидия решила, что стоит добавить немного еще, и прямо сюда. Она сказала, что это вместо цветов.

– На этом пока все.

– Как-то не густо в этом месяце.

– Доктор Лав знает много важных людей, если вы сможете ему помочь, я уверена, он сделает нам хорошую рекламу.

– Лидия, он тебе предлагал свои услуги?

– Да, – ответила она и засмущалась.

– Но ты ему отказала, так ведь?

– Отказала.

– И не потому, что это слишком дорого, а потому что почему?

– Потому что это как-то странно, и неестественно.

– А почему ты так думаешь?

– Не знаю, просто мне так кажется, и все.

– Нет, это потому, что этот мудила даже самого себя не в состоянии обеспечить хорошей рекламой и донести до клиента, то есть тебя, ценность своих сраных услуг.

– Да, но ведь его предприятие кажется довольно успешным.

– В отличие от моего, ты хотела сказать.

– Я этого не говорила.

– Но подумала.

– Не думала даже.

– Не бойся, скажи, как есть: если вы такой умный, то почему такой бедный.

Она замолчала, а я подумал, что уже давненько так не гондонствовал. Было время, я прилагал всю свою харизму к тому, чтобы она не дай Бог не решила, что я гондон. Что же со мной стало теперь?

– Ладно, черт с ним! Знаешь, какой сегодня месяц?

Лидия обиделась, и делала вид, что чрезвычайно занята трещинками лака на столе.

– Ну скажи, знаешь?

– Не знаю, – буркнула она. Милашка.

– Сегодня тот самый месяц, когда мы распутаем дело в лифте, и я лично стрясу с этого Лава столько денег, сколько смогу унести. Поможешь мне?

– Чем? – все еще бурчит.

– Поможешь мне нести деньги Доктора Лава?

– Угу.

Можно было бы включить харизму, но я не стал.

– Давай-ка мне сюда его папочку, посмотрим, что там у нас.

Больной ублюдок

Вкратце дело обстояло так:

Доктор Лав был средней паршивости мужиком средних лет, уже лысеющий, пузо его валилось что из рубашки, что из штанов, и это абсолютная тавтология, поскольку слово «пузо» говорит само за себя. Работать по-настоящему ему, видимо, никогда не хотелось и не нравилось, но физически было необходимо кем-то стать. Кем-то значимым. Физически. С таким ростом я его понимаю.

Доктор Лав делал деньги на таких же несчастных дурацких что мозгами, что лицом, людях, отчаянно страдавших от одиночества, таких же, как он сам. Он не терпел, когда его называли сводником или, чего хуже, сутенером или, чего хуже, мелким жирным бессовестным и не развитым, не разносторонним, не талантливым и не особо умным пройдохой. Он, видите ли, организатор свиданий. Окей.

Как-то раз приходит он к нам в белоснежном костюме и сигарой в руке. Сразу видно – бессовестный баран.

И говорит:

– Это вы, что ли, тот самый дьетективь? – он так это и произнес, клянусь.