Leo Vollmond - Гамбит. Конь без масти

Двенадцать лет назад…

С высоты одного из самых высоких зданий старого города его окрестности выглядели также уныло, как если бы осматриваться вокруг, стоя на одной из многочисленных серых улиц. На северной окраине Нордэма некогда бывшей сердцем многомиллионного мегаполиса раскинулась промышленная зона, простиравшаяся вокруг на много миль практически до самого горизонта. Бесконечная череда заводов и цехов, окутанная стальной паутиной энергосети, устремила в хмурое небо острые иглы сотен высоченных труб, дымились из которых от силы десятки. Жилой сектор обходил заводы по периметру кольцом из кварталов полуразваленных домов с изредка не к месту понатыканными между многоквартирными зданиями монументальными постройками, которые достались старому городу в наследство от предыдущей эпохи становления Нордэма.

Выглядело до нелепого абсурдно, когда бывший оперный театр соседствовал с красной кирпичной многоэтажкой, у которой окна забиты досками и фанерой, а стекла в них отсутствуют напрочь. Проще говоря, более ранний исторический слой жизни города с четырехвековой историей пробивался наружу из-под не до конца вытравленных, засеянных поверх и на скорую руку всходов инфраструктуры промышленного гиганта, в итоге смытых волной всемирной глобализации современного мира. Монументальных зданий было немного, и смотрелись они среди обшарпанных жилых муравейников скелетами исполинских секвой посреди тополиной рощи, которую то и дело сносил соленый морской ветер с Залива. В начале прошлого века земля под этими домами стоила баснословных денег, но сносить их и в настоящем табу, хоть состояние памятников культуры было немногим лучше стоявших рядом более современных построек.

Время не щадит никого. Время беспощадно, и уже поверх слоя из жилищ для местных работяг ложится пришедшая сюда вездесущая современность, обтянутая кабелями из оптоволокна, увешанная спутниковыми тарелками и неоновыми вывесками. Старое еще не до конца умерло, а новое уже пустило корни в благодатную почву. Столовые переквалифицируются в забегаловки с фастфудом, заброшенная картинная галерея в ночной клуб, мелкие кафетерии, растеряв клиентов, подстраиваются под общий рынок спроса и смело продают алкоголь в любое время суток, именуя себя барами. Спрос регулирует предложение, а инфраструктура отвечает потребностям живущего здесь контингента, и каждый год бьет самую низкую планку среди наименее комфортабельных для проживания районов Нордэма.

Повсюду, куда не падал взгляд, встречалась серость и сырость, разбавленная тошнотворной пеленой выбросов с заводов в редкие безветренные дни. Стены с облупившейся краской, огромными кусками осыпавшейся штукатурки и трещинами, покореженная и заржавевшая арматура, торчавшая из стен, от которых отваливались целые куски, неуместно яркие вывески магазинов, продававших все возможное и невозможное, лишь бы выкачать последние деньги из кошельков местных жителей, вместе это составляло привычный городской пейзаж умирающего в предсмертных конвульсиях промышленного гетто.

И, конечно же, крыши. Крыши, крыши и крыши. Миллионы их. Они простирались на мили вокруг, и, казалось, ограничивались только подступавшим к берегам острова мутным водам Залива. На кромке воды примостились доки, где проглядывали мачты заходивших в порт немногочисленных судов, таких же, как и все здесь: старых и проржавевших, едва державшихся на плаву – как нельзя точное определения для всего, что касалось старого города. На востоке бесконечные серые ленты железнодорожных путей, сплетавшиеся магистралями в транспортный узел, уводили составы по перекинутым через реку мостам куда-то вдаль – в сторону Детройта и Чикаго, откуда давно уже не было тех длинных очередей, в которых раньше составы стояли сутками напролет.

Жители старого города знали, что никто не забыт, ничто не забыто – не их девиз. Они забыты. Они ничто. Толстосумы попользовались ими, нажив состояние, бросили их на произвол паскуды судьбы, уводя производство и деньги за границу, где дешевле и прибыльнее. Жителям промышленного гетто осталось лишь доживать свои дни, что они и делали. Каждый выживал, как мог, глядя на светлое будущее через воду Залива на соседний остров. Новые постройки, новые здания, отличные от домов местного гетто, новая жизнь. Проще построить заново, чем переделывать сломанное старое, что в итоге и произошло. Они ничто. Они забыты. Звери антропогенных ландшафтов в естественной среде обитания из серых бетонных улиц и разваливавшихся домов, возле которых мусорную свалку сложно отличить от клумбы.

С крыши некогда известной гостиницы Посейдон открывался превосходный вид, только до превосходства нужно было еще доплыть или перебежать через мост Первопоселенцев. Там, за ним другая жизнь, другие ценности. Тебе не нужно думать, что ты будешь есть на ужин, где раздобыть денег на допы к медстраховке из-за подорванного на заводе здоровья. Там все иначе, но, увы, они не там, а здесь. В мире, где трубы заводов соседствуют со зданиями колониальной эпохи. Скоро и они станут такими же забытыми памятниками прошлого: ритуальными сооружениями, где жители индустриальной эпохи приносили себя в жертву богу металла во славу своей страны и во благо людей в кипенно-белых воротничках с толстыми кошельками.

На старой крыше возле шпиля, где некогда располагался люкс-пентхаус, который теперь разве что склад для никому ненужного хлама, вывезти который дороже, чем запереть и забыть о нем, кишмя кишели сизые голуби. Они расхаживали по шиферу, натыкаясь друг на друга, копошились и толпились, гурьбой бежали к разбросанным крошкам зачерствевшего хлеба, брошенного им из ручки подростка, стоявшего возле флигеля. Старая растянутая толстовка на пару размеров больше, такие же старые затертые джинсы не по размеру и кеды, у которых подошва треснула в нескольких местах и держалась разве что на честном слове. Пятен голубиного помета на окружающих поверхностях было многим больше, чем иных цветов и красок, засиженных птицами до выцветшей белесой пелены, на которой немудрено поскользнуться, но никому до этого не было дело. Выше третьего этажа в гостиницу никто давно уже не поднимался. Никто, кроме нее, стоявшую на крыше девочку, кормившую голубей черствым и заплесневелым хлебом.

Бросив пригоршню прямо в огромную лужу, она смотрела, как сизые тушки живым потоком устремились туда, наступая друг на друга и перепрыгивая через головы, чтобы урвать кусок позеленевшего мякиша. Доставали его прямо из воды, вырывали друг у друга из клювов. Как и остальные жители старого города, готовы были биться за него до последнего, и последнее было не за горами. Спрыгнув с резной балюстрады, девчушка подошла к автомобильному аккумулятору и подняла зажатую на куске резины клейму. Быстро, точно и аккуратно, присоединив клейму, замкнула цепь, и живой поток у ее ног дернулся в конвульсиях и замер. Голубиные тушки упали прямо в воду, где был забросан хлеб, и когда последние из них перестали дергаться, девочка сняла клейму и осторожно спрыгнула с куска резины, лежавшего рядом со старым, местами вспученным аккумулятором.