Александра Маринина - Седьмая жертва

Интеллигентная, с хорошими мозгами, знает пять языков. Неужели в родной милиции такие водятся? Отец и о соседке своей отзывался очень хорошо, говорил, что она работает следователем и в свободное время книжки пишет.

Пока я выслушивал его восторги, в голове забрезжила идея.

К утру того дня, когда должна была состояться телевизионная передача, план был готов, но для его осуществления мне нужно было еще одно: я хотел сначала сам посмотреть на этих милицейских дам, послушать, что они говорят.

Может быть, они не годятся для моего плана… Но всю подготовительную работу я провел так, чтобы можно было начать в ту самую секунду, когда я приму решение.

Стоял изумительный солнечный день, один из тех, благодаря которым москвичи примиряются с необходимостью переживать слякотную мокрую осень, за которой неотвратимо следует безрадостная гнилая московская зима. В такие дни исчезает тоскливое ожидание предстоящей пятимесячной пытки лужами, потоками грязи, сугробами и перепадами давления. В такие дни глупое человечество верит, что солнце и радость будут всегда. Впрочем, почему непременно глупое?

Обычное. Все мы такие. Еще Солженицын много лет назад написал коротенькое, на страничку, эссе под названием «Мы-то никогда не умрем! «, где ясно объяснил всем нам, что в силу общечеловеческой глупости и недальновидности мы считаем себя бессмертными и очень сильно в этом ошибаемся. Хотя, если быть точным, теперь я должен говорить не «мы» и «нам», а «они» и «им».

Потому что я-то как раз принял неизбежность собственной смерти и смирился с ней. В отличие от «них».

Но я отвлекся… День был действительно чудесным, и меня это радовало.

Вовсе не оттого, что мне нравится хорошая погода, я вообще к погоде безразличен, даже порой не замечаю, дождь на улице или снег. Но в плохую погоду, например, при проливном дожде, телемост мог не состояться. То есть передачу с эфира никто не снял бы, но «эту» сторону моста могли организовать где-нибудь в закрытом помещении, например, в кинотеатре «Художественный», как это бывало раньше. Тогда осуществление моего плана оказалось бы затруднительным. Нет, я бы все равно придумал, как преодолеть сложности, но хорошо, что обошлось без этого.

Толпа собралась приличная, люди друг на друга внимания не обращали, и мне удалось пристроиться так, чтобы видеть монитор. Как только на экране появились обе героини передачи, я сразу выделил ее. Даже не то чтобы выделил… Просто узнал. Их было двое, но вторая для меня словно не существовала, хотя выглядела не в пример ярче и говорила увереннее. Вторая оказалась соседкой отца, я это понял, когда ведущий ее представил, назвав «следователем и писательницей». А вот первая… Изящная, вся в полутонах, со сдержанной улыбкой, длинными нервными пальцами, она смотрела в камеру бездонными светлыми глазами, и Несколько раз мне почудилось, что она глядит прямо на меня. Длинные светлые волосы, забранные на затылке в тяжелый узел, напомнили мне маму. Через минуту, когда она начала говорить, я понял, что эта женщина удивительно похожа на мою покойную маму. А еще через минуту я сказал себе, что это судьба. Принять смерть из рук мамы и по велению Родины – вот тот идеальный вариант, к которому я стремился.

Но я не хотел обманываться. Достаточно того, что я делал глупость, пытаясь добиться от Натальи, моей второй жены, того, чего она не могла. Мне казалось, что я только помогаю ей, но потом понял, что я пытаюсь скрыть от самого себя правду и не желаю признаваться в ее несостоятельности. Но второй раз я такую ошибку не повторю. Я должен быть уверен, что приму смерть от достойного противника, только так я смогу сохранить уважение к себе. Я не стану особенно прятаться от нее, а она… Пусть попробует вычислить и найти меня в многомиллионном городе, наводненном приезжими. Я устрою ей испытание, экзамен на интеллект и характер, и если она сумеет меня поймать, значит, она достойна того, чтобы я принял смерть из ее рук. Она поймает меня, а Родина вынесет мне смертный приговор. Меня расстреляют, около меня не будет плачущих родственников и горюющих друзей, которые помешают моему переходу в другой мир. Меня расстреляют в точно известный мне момент, и я смогу собраться и приготовиться к тому, чтобы умереть правильно. Все условия достойной смерти будут соблюдены.

– Илья Андреевич, вы использовали меня как марионетку, чтобы добиться своей цели. Для меня это оскорбительно, но я это как-нибудь переживу.

– Да, грех гордыни вам несвойствен, это я уже отмечал.

– Спасибо, но ваши комплименты мне не нужны. Я хочу понимать, какова была ваша цель. Ради чего вы затеяли весь этот кошмар?

– Не лукавьте, Анастасия Павловна, вы отлично понимаете, ради чего. Ведь если бы вы этого не понимали, вы не нашли бы меня.

– Я не уверена, что поняла правильно. Мне нужно знать точно. В конце концов, вы сами должны быть заинтересованы в том, чтобы все поняли вас правильно, иначе все бессмысленно. Шесть человек погибли напрасно.

– Вы правы. Я должен быть уверен, что докричался до всех вас. Я хотел, чтобы вы все задумались о своей смерти. Я хотел, чтобы не только каждый отдельный человек задумался о том, где, как и при каких обстоятельствах он будет умирать, но чтобы и государство задумалось об этом. Если государство считает себя обязанным заботиться о жизни своих граждан, то оно точно так же обязано заботиться и об их смерти. О том, чтобы облегчить ее. О том, чтобы сделать ее достойной. Легкой, безболезненной, своевременной. Человек должен иметь право уйти из жизни тогда, когда пожелает, и таким образом, каким пожелает, и государство обязано предоставить ему возможность это право осуществить. Не упекать в психушку тех, кто неудачно попытался покончить с собой. Разрешить врачам делать специальные уколы тем, кто уже не в состоянии самостоятельно решить свою судьбу. Обеспечить достойные похороны даже неимущим и ничтожным. Я хотел, чтобы вы все задумались и вникли в существующую в других цивилизациях науку умирания. Я еще не умирал, поэтому не могу на собственном опыте оценить результаты научных изысканий тех, кто занимался этой проблемой долгие десятилетия. Может быть, смерть – это конец.

Но, может быть, и нет. Как знать? А вдруг смерть – это действительно не точка, а только запятая? Я слишком давно имел дело с физикой и техникой и могу заявить вам со всей ответственностью, что ортодоксальный материализм не в состоянии объяснить абсолютно все, с чем я сталкивался. Это доказывает, что наше знание несовершенно и далеко не полно. А коль это так, ни за что прочее ручаться нельзя. Я имею в виду наши представления о процессе умирания.

– Правильно ли я поняла вас? Вы хотите сказать, что человек должен иметь право и возможность избежать страданий, связанных с физической и душевной болью. Старость, тяжкие, неизлечимые болезни, психические травмы – все это делает жизнь невыносимой, и людям должно быть предоставлено право от этого уйти в любой момент по собственному желанию. Верно?