Эд Макбейн - Там, где дым

Птица молчала.

– Я заплатил за клетку семь долларов.

Тут ворон издал явно угрожающий звук. Казалось, он сейчас взмахнет крыльями и бросится мне прямо в лицо. Я отступил к окну. Птица все еще пребывала в той же позе – изготовившись к нападению. Клюв угрожающе открывался и закрывался, перья на крыльях взъерошились. Ворон внимательно наблюдал за моими передвижениями по комнате. Я открыл окно.

– Убирайся, – сказал я. – Если ты хочешь носиться по городу, я очень рад. Я хотел отвезти тебя туда, где мы познакомились. Но раз ты такой неблагодарный и злой, убирайся. Улетай, чего ты ждешь?

Ворон скептически смотрел на меня. Затем, вместо того чтобы лететь к открытому окну, он вдруг снялся и пролетел через дверь в коридор. Я побежал следом. Он опустился на мебель в гостиной.

– Если изгадишь мне кушетку, застрелю на месте, – сказал я. Но вместо того чтобы стрелять, я пошел на кухню, взял из холодильника пару ломтиков салями и бросил их в клетку. Потом отнес клетку в гостиную и, распахнув дверцу, поставил на кофейный столик. Сам отошел в сторону.

Ворон заподозрил ловушку.

– Угощайся, – сказал я.

В три прыжка ворон добрался до клетки, снова взглянул на меня, вошел внутрь и стал клевать ближайший кусочек салями. Я прыгнул через комнату и захлопнул дверцу. Ворон взлетел, стал бить крыльями по клетке, визжать, орать и греметь.

– Как только мне заменят ветровое стекло, – сказал я, – которое ты разбил, я поеду в парк и наконец избавлюсь от тебя. А пока что заткнись и ешь.

Тут раздался звонок. Я еще раз поглядел на ворона и пошел к телефону.

– Алло, – сказал я немного резко.

– Я подобрала имя для твоего ворона.

– Мне это неинтересно, – ответил я, – я отвезу его в парк, как только починят мою машину.

– А где твоя машина? – спросила Мария.

– В ремонте. Это надолго. Ты придешь ко мне, или я – к тебе?

– Лизетт ушла?

– Ушла.

– Я приду.

– Хорошо, – сказал я.

– Это очень милое имя, – настаивала Мария.

– Ну, какое?

– Эдгар По.

– Еще не хватало! – воскликнул я. Однако в глубине души я чувствовал, что это как раз та глупая, отвратительная кличка, которая попала в точку и прилепится навсегда.

Больше всего я люблю Марию за то, что с ней никогда не знаешь, какую роль она выберет в час любви. Она приходила ко мне с невинно раскрытыми глазами, как шестнадцатилетняя девчушка, и являлась сладострастно изобретательная, как стодолларовая проститутка. Она выходила из ванной, воплощенная гурия, в вуали и шароварах. Лежа подо мной, она сыпала испанскими проклятиями, как барселонская цыганка. Я любовался ею, когда, в поясе и чулках (редкость в эту проклятую эпоху колготок), она приближалась к кровати, пахнущая мимозой, с обнаженной грудью, распущенными волосами и блестящими глазами. Я помню, как она преображалась в английскую гувернантку, в жертву изнасилования, в принцессу и в секретаршу. Мария Хокс соединяла в себе целую толпу женщин: я никогда не знал, какой она будет в следующий раз.

Сегодня она была медсестрой.

Сегодня она воплощала все эротические фантазии о сестре милосердия, какие лелеял любой полнокровный американец, попадая в больницу. Ее светлые волосы были собраны на затылке в аккуратный пучок. Она приблизилась к кровати – я лежал голый под одеялом. На ней были белые трусики, белые колготки танцовщицы и белые лодочки. Присев на край кровати, левой рукой она взяла мое правое запястье, как будто для измерения пульса, и – я не успел опомниться – ее правая рука уже гуляла под одеялом. Она говорила мне успокоительные слова, утешала, уверяла, что операция пройдет хорошо, убеждала расслабиться – тем временем ее неутомимая рука добивалась обратного. На минутку отлучившись, она сняла трусики и вернулась к кровати облаченная только в бюстгальтер, колготки и лодочки. Она попросила прощения за то, что разделась, но в больнице так жарко – а вам не жарко? Просунув снова руку под одеяло, она воскликнула в тревоге: «Вас лихорадит», затем сорвала вдруг одеяло и расширила глаза, разыгрывая удивление, и улыбнулась, и встала, и отошла в сторону. Потом она перестала улыбаться. Не отрывая от меня глаз, она расстегнула бюстгальтер и бросила его через всю комнату на стул, но не попала. Продолжая смотреть на меня, она скинула лодочки, потом, зацепив большими пальцами пояс колготок, медленно стянула их с бедер и живота, затем ниже и наконец грациозно выскользнула из них. Она снова приблизилась к кровати, протянула руку к затылку и распустила свои длинные светлые волосы. Я прижимал ее к себе, и она бормотала мне в ухо, что все будет хорошо, мне не надо волноваться, я хорошо перенесу операцию, – и тут зазвонил телефон.

Я поглядел на часы в изголовье кровати. До полуночи оставалось двадцать минут. Я взял трубку.

– Алло, – сказал я.

– Бенни?

– Это ты, Купера?

– Да, – ответил он. – Надеюсь, не разбудил?

– Нет, я не спал. – Я посмотрел на Марию.

– У меня есть кое-что интересное.

– И что же это?

– Примерно полчаса назад мы приняли донесение от одной старушенции. Она гуляла с собачонкой и засекла красно-белый микроавтобус «Фольксваген». Он стоял у похоронной конторы на углу Шестой и Стилсон.

– Продолжай, – уже не лежа, а сидя в постели, сказал я.

– Ее разобрало любопытство, она подобралась поближе и увидела, как какой-то парень выносил покойника. Потом он втащил мертвеца в автобус и стал закрывать дверь – тут залаяла собачонка. У старушенции крохотная собачка, пекинес или китайский мопс. Машина стояла под фонарем у заднего входа, поэтому парень решил, что старуха разглядела номерной знак...

– А на самом деле?

– Куда там! Она так близорука, что без очков не узнала бы собственной матери, разве что с одного фута. Однако он этого не знал и, решив, что засекли и его, и машину, бросился на старуху с ломиком. Собака покусала парня за ногу, старуха, сняв туфлю, стала ею отбиваться и царапаться – крепкая старушка, скажу я тебе. Парень был раза в два крупнее ее, но если послушать старушку, то она в лепешку его превратила. Люди начали выглядывать из окон, парень струхнул, обронил ломик, бросился к автобусу и уехал.

– Отпечатки на ломике нашли?

– Отделение детективов и лаборатория трудятся сейчас над этим. Однако дело не только в этом. Дело очень серьезное.

– Рассказывай.

– Как только получили донесение, мы тотчас выслали машину. Было без четверти одиннадцать. Когда оперативная группа вошла в помещение морга, они увидели, что на полу комнаты бальзамирования лежит убитый. В этой комнате осуществляется бальзамирование трупов. А вообще ее называют «подготовительной». У убитого в груди торчал его собственный скальпель. Покойник был опознан как Питер Грир, один из работников морга.