Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

Я не был готов к спору, да мне и не хотелось спорить с ней, а может, сейчас я сам колебался; кроме того, вполне допустимо, что я бессознательно искал какие-нибудь паллиативы в отношении сына. Точно так же, как и она. Поэтому я ограничился тем, что покачал головой и пробормотал:

— Почем я знаю!..

Я встал со стула, который внезапно показался мне неудобным, и стал прохаживаться по кабинету, а она продолжала говорить, обернувшись к столу, как будто я оттуда не уходил.

— А если его арестуют? — спросила она. Поскольку я не отвечал, она добавила, наклоняясь вперед: — Ты должен что-нибудь сделать для него, Ансельмо, он твой сын.

— Да…

— Хотя бы ради Бернардины. Она тебе никогда не простила бы…

Я это знал. Каким бы он ни был порочным, как бы ни был опозорен, она будет по-прежнему любить его, защищать. Я, наверное, тоже.

— Да, — повторил я.

Наступило долгое молчание, прерываемое лишь моим тихим шарканьем: я все ходил от двери к окну и обратно. «Я, наверное, тоже», — повторил я про себя. Ведь я никогда не покидал больного, всегда боролся до последнего за тех, кто были мне чужими, а иногда и за тех, которые мне не нравились или даже внушали отвращение. Значит, я могу бороться и за него, хотя бы это и было мне неприятно. У меня много знакомых, в том числе влиятельных, может, и удалось бы добиться заключения о временном помутнении рассудка; Исерн мне мог бы помочь…

— Куда он пошел, как ты думаешь? — спросила Эмма, прерывая ход моих мыслей. — К этой девушке?

— Наверное.

Она еще раз посмотрела на фотографии, положила их обратно на стол и спросила:

— Она на самом деле твоя дочь?

— Не знаю, Эмма, не знаю, что и думать.

Я узнал это на следующий день. Проходя через приемную, перед началом приема, в списке больных, звонивших по телефону, я увидел имя Марии Клары; это был условный знак: она вернулась и ждет меня. Правда, я не испытывал особого желания обсуждать этот вопрос, теперь уже для меня второстепенный; собственно говоря, мне не хотелось даже делать необходимые визиты к больным. Бернардину я оставил в постели, она проснулась и лежала молча, видимо, оправившись от вчерашнего приступа, но мне не нравились блеск ее глаз и землистый цвет лица; не внушала мне доверия и эта ее сдержанность, под маской которой могли вынашиваться любые безумные планы. Я предупредил сестру: если захочет, пусть встает, но ни в коем случае не выпускать ее из дому. Я знал, что на Эмму можно положиться, но все-таки предпочел бы из дому не отлучаться. И не только из-за Бернардины. Я очень плохо спал, чувствовал, себя усталым, нервы мои были напряжены, а настроение хуже быть не могло.

К счастью, вопреки ожиданиям прием больных, заставив отвлечься от собственных забот и проникнуться чужими, скорей успокоил меня и вернул силы, но все же кому-то из больных, видимо, пришлось поплатиться за наш вчерашний скандал.

Когда наконец перед самым обедом я добрался до дома Марии Клары, то уже достаточно совладал со своими нервами, чтобы она не заметила, какой тяжелый момент я переживаю. Если же от нее не ускользнула моя нервозность, то, возможно, она приписала это сведениям, которые собрала.

— Я привезла тебе выписку из книги записей актов рождения, — начала Мария Клара, едва мы вошли в столовую, и протянула мне бумагу, лежавшую на столе.

— Значит, она не солгала? — И тут я почувствовал странное волнение, словно во мне столкнулись два противоречивых чувства.

— Не солгала, но…

Это оказалось очень долгое «но», Мария Клара рассказала мне, что, побывав в Бюро записи актов, где ей сказали, что на днях другая девушка интересовалась Ренатой, она зашла в дом, где двадцать три года назад родилась моя предполагаемая дочь.

— Я подумала, что сам факт рождения Ренаты в августе тридцать девятого, через девять месяцев после твоих встреч с Флорой, еще ни о чем не говорит. Поэтому я решила поговорить с ее родными…

Но ей пришлось удовольствоваться разговором с соседями, потому что никто из родных Флоры там теперь не жил. Старуха соседка рассказала, что Флора уже много лет живет в Аграмуне и что ее единственная родственница, двоюродная сестра, уехала из местечка лет пять-шесть тому назад. Флора вышла замуж за плотника, это подтверждало то, что рассказала мне Рената, и незадолго до свадьбы они уехали. Он уже умер, а Флора, насколько ей известно, все еще живет в Аграмуне с сыном, потому что у нее было двое детей: сын и дочь…

— Старушка попалась очень разговорчивая, мне повезло; можно сказать, она рассказала мне всю историю этой семьи, — продолжала Мария Клара, сидя рядом со мной. — И я, пожалуй, на этом бы и закончила поиски, если бы не такая деталь: мать еще жива. Это было единственным, что не совпадало с твоими данными…

— Ты поехала в Аграмун?

— Нет, — ответила она, — это не понадобилось.

Оказалось, она просидела со старушкой на скамейке у ворот больше двух часов. Мало-помалу Мария Клара навела разговор на молодые годы Флоры, сказав, что встречалась с ней в Тарреге, где якобы работала модисткой в ателье.

— И она не сообразила, что во время войны ты была еще слишком молода, чтобы работать?

— На это она не обратила внимания, — смеясь ответила Мария Клара. — Но я сообразила и раскаялась, едва сказала… Это было первое, что мне пришло в голову.

Старушка пустилась в долгие воспоминания о тех временах, припомнив, конечно, и свою историю, которая ее интересовала больше, чем история Флоры, но рассказала и о той: у Флоры были нелады с женихом. Мария Клара об этом не знала?.. Они жили еще до свадьбы, и, когда она забеременела, Мануэль сказал, что, если будет мальчик, он женится на ней, а если девочка, он знать ничего не хочет. И родилась девочка.

— Рената, — пояснила без всякой надобности Мария Клара, и я кивнул.

Мануэль даже уехал из местечка, поселился в Аграмуне, стал работать плотником, но потом вернулся, и их отношения возобновились. Может, потому, сказала соседка, что девчушка была уж очень хорошенькая, и, увидев ее, он передумал. И они поженились.

— Тогда, — продолжала Мария Клара, — мне пришло в голову спросить ее, не было ли у Флоры жениха, которого убили на Арагонском фронте.

Но нет, у той, кроме Мануэля, других женихов не было, а тот на фронт не попал. Мария Клара, должно быть, путает Флору с другой Флорой по фамилии Сесса, та девушка женихалась с младшим из братьев Барри; вот тот действительно погиб на Арагонском фронте на второй год войны…

— Ты с ней повидалась? — нетерпеливо спросил я.

— Нет, — ответила Мария Клара, серьезно глядя на меня. — Старушка сказала, что она умерла в молодости: у нее был туберкулез; замужем она не была и детей не рожала. Наверно, с этой ты и был знаком…

— Да, должно быть, с ней, — согласился я.