Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

При всем моем нетерпении я не смог прямо с утра отправиться за сведениями, которых так жаждал. В ту минуту, когда я собрался уходить, зазвонил телефон — срочный вызов: девочка, худосочное создание тринадцати лет, потеряла много крови, и надо было во что бы то ни стало немедленно произвести переливание. Ее мать, вдова, зарабатывавшая на жизнь уборкой квартир, не состояла ни в какой профсоюзной организации, не была членом кассы медицинского страхования и, разумеется, не могла позволить себе роскошь поместить девочку в частную клинику. Пришлось прибегнуть к услугам университетской больницы, где я провел битых два часа, пока у девочки не появились признаки улучшения. Не мог я покинуть этих двух несчастных, которых лечил много лет, ведь для них одно мое присутствие было залогом спасения.

Наверное, только около половины одиннадцатого я вошел в редакцию газеты. Пока я ехал в такси, хоть это было недалеко, я сообразил, что мог не обратить внимания на заметки о ходе расследования в последующих номерах и, стало быть, нужно просмотреть все номера газеты за неделю. Это можно сделать там же.

Швейцар или какой-то другой служащий, сидевший за столом, любезно указал мне на откидной столик, за ним я мог расположиться и искать то, что меня интересовало. Я был здесь не один: через два столика от меня какая-то девушка просматривала другую подшивку, а у входа двое мужчин погрузились в чтение сегодняшнего номера.

Я сразу взял интересовавшую меня газету за тринадцатое число, но, к своему великому удивлению, не обнаружил там того, что искал. Этого сообщения не было и в газете за четырнадцатое. Как это понять, если убийство произошло двенадцатого, точнее — в ночь на двенадцатое? Ведь именно эту дату написал Алехо на обороте фотографии.

Я продолжал просматривать газеты. Сообщение оказалось в номере за пятнадцатое число, и, начав читать его, я увидел, что датой смерти названо утро предыдущего дня, то есть четырнадцатое. С усердием принялся я за чтение сообщения, написанного цветисто и несколько несуразно, а иногда и не совсем внятно, как пишутся многие официальные сообщения. Нет надобности воспроизводить здесь целиком все три цветистых абзаца; в общем, газета сообщала, что у занимавшего высокий пост чиновника был проломлен череп в правой височной области; было нанесено несколько ударов каким-то тупым предметом, видимо, убийца хотел достичь своей цели наверняка. Труп обнаружила жена погибшего, когда она утром вошла в спальню мужа, из чего можно понять, что супруги спали в разных комнатах. Ни в спальне, ни в других помещениях не обнаружено исчезновения ценных вещей; в кармане брошенного на стул пиджака, в котором убитый был накануне, остался бумажник с деньгами. Ограбление как мотив убийства исключалось.

Газета далее поясняла, что пострадавший, скорей всего, был застигнут врасплох, когда собирался лечь в постель, полиция даже считает, основываясь на некоторых признаках — из газеты нельзя было толком понять, каких именно, — что нападавший был знаком убитому. Удары были нанесены спереди, и никаких следов борьбы в спальне не обнаружено.

Я быстро просмотрел газету за последующие дни, и у меня сразу возникло впечатление, что дело хотят замять или, во всяком случае, охладить интерес читателей к нему, так как появилась всего лишь еще одна заметка в номере от шестнадцатого числа, в которой уточнялось, что, по заключению судебного эксперта, смерть наступила за семь-восемь часов до того, как труп был обнаружен, и, таким образом, временем совершения убийства следовало считать ночь на четырнадцатое, что совпадало с датой, подразумевавшейся в предыдущей заметке, и не совпадало с тем, что было написано на обороте фотографии.

В том же номере я обнаружил два сообщения о смерти, официальное и от семьи; из них я узнал, что политическому деятелю было пятьдесят три года и кроме жены он оставил двух дочерей, одна из которых замужем, поскольку там упоминалось еще и имя зятя. Похоронное бюро — с улицы Трафальгар.

Просматривая страницы с фотоматериалами, на которые раньше не обратил внимания, я нашел и фотографию пострадавшего, но совсем другую, нежели та, что хранил Алехо. Эта была поясная, и на ней был запечатлен полнокровный мужчина, он улыбался, хотя черты его выражали свирепую жестокость, никак не вязавшуюся с довольной улыбкой. Именно по этому несоответствию я установил, что высокое государственное лицо и мужчина, лежавший на полу у кровати, — один и тот же человек.

Из редакции я вышел, не зная, что и думать. На фотографии у моего сына, датированной двенадцатым числом, запечатлено событие, происшедшее два дня спустя, — мыслимо ли это? Можно, конечно, допустить, что Алехо ошибся, проставляя на фотографии дату, но это почти невероятно. Тот, кто берет на себя труд пометить даже час, когда был сделан снимок или когда было совершено убийство, подобных ошибок не совершает. Оставалась другая возможность. Не лжет ли заметка, которую я только что прочитал? Но и это неправдоподобно: на первый взгляд какое имеет значение, совершено ли убийство на сорок восемь часов раньше или на сорок восемь часов позже? Неоспоримо было лишь то, что где-то допущена ошибка, преднамеренно или нечаянно, и у меня нет возможности выяснить, кто же ее совершил.

Впрочем, пожалуй, есть. А именно: если повезет, то можно было бы разузнать еще о каких-нибудь подробностях, о новых уточнениях, которые не попали в газеты. На встречи врачей, имевшие место дважды в неделю, по средам и субботам, в одном из кафе на Пасео-де-Грасиа, где я бывал крайне редко из-за недостатка времени, почти всегда приходил некий молодой человек. В свое время он потерпел крах на медицинском поприще из-за подпольного аборта, факт которого юридически доказан не был, но перед Коллегией юноша был скомпрометирован, он оставил медицину и занялся журналистикой. Сумел пробить себе дорогу, так как был человеком энергичным и ловким, умел приспосабливаться, и все мы знали, что у него широкие связи.

Как раз была среда. Я решил поскорее покончить с приемом в клинике, который вел с шести до восьми, и нагрянуть в кафе, где мы обычно собирались. К несчастью, в тот день было много работы, и раньше половины девятого я не смог уйти из кабинета: в последний момент явилась девушка, обнаружившая затвердение в груди и опасавшаяся рака. Она напомнила, что я лечил ее мать, умершую от этой болезни после хирургического вмешательства, которое следовало произвести несколькими годами раньше, пока болезнь не распространилась. Больная была перепугана, и профессиональная этика требовала, чтобы я тщательно ее осмотрел и проверил, нет ли, кроме несколько аморфного затвердения, также и стягивания соска, морщинистости кожи и деформации ареолы, которые характерны для таких случаев. Мне показалось, что паника ее безосновательна, и дальнейшая пальпация большой грудной мышцы подмышечной впадины, где я не обнаружил набухания лимфатических желез, окончательно убедили меня, что затвердение, несомненно, вызвано другими причинами. Но поскольку при таких заболеваниях никакая предосторожность не бывает излишней, тем более если в семье были прецеденты, для собственного спокойствия я дал ей направление к специалисту, чтобы тот сделал анализы; когда вернется с заключением, если понадобится, будем оперировать.