Вольфганг Шрайер - Прелюдия 11

— Меня зовут Инес Лоренсо, — сказала она на пороге застенчиво, с таким детским выражением лица, что он впустил ее. Может, она одна из многих молодых актрис и актеров, которых собрали в Гаване на курсы и которые живут в гостинице; она могла узнать его по фотографиям в газетах и пришла с какой- то просьбой.

Но вот она спросила:

— Можно? Здесь чересчур яркий свет, — и оставила гореть только рожок над диваном. Одна из тех миниатюрных женщин, которые ему очень нравятся...

— Что выпьем? — спросил он, не желая показаться негостеприимным. — Дайкири?

— Нет, не стоит, а то коридорный или официант меня увидит, когда принесет.

— Больше мне нечего предложить тебе. И подарка для тебя нет, Инес.

— Никакой подарок мне не нужен, — сказала она.

— О-о, — удивился он. — Тогда что же?

Шорох, тихий смех, ее тень скользит по стене, она вешает свои туфли на дверную ручку, садится на край постели и начинает ритмично покачивать ногами. С неожиданной радостью он отмечает про себя, какая у нее гладкая кожа и теней под глазами нет. Она пахла едва-едва парфюмированным мылом и еще чем-то — свежим сеном или молоком.

— Включи лучше нашу музыку, — попросила она. — Знаешь, я в Гаване учусь в балетной школе.

Он нажал на следующую клавишу: гитары, кто-то поет, веселятся флейты. А вдруг правда, вдруг он ошибся, и она пришла просто потому, что он ей понравился, а другой причины нет? Он вытянул руку. На ее шее дрожала жилочка, кожа была теплой и нежной, как редко у негритянок, а волосы — чудо из запаха и пушистой пены... Он давно мечтал об этом.

— Как ты мне нравишься... — прошептала она.

Подозрение зародилось в нем только после ее ухода. Он не видел между Инес и Эстебаном никакой связи, но в одном моменте они оба вели себя одинаково: от обоих он получил безвозмездно нечто, за что обычно полагается платить. Стоя перед зеркалом в ванной, он размышлял, что она увидела в нем такого, от чего можно потерять голову. Может, ее подкупили его имя или офицерская форма — как узнаешь, что творится в их головках? Скорее всего она пришла к нему из чистого любопытства... Но, может быть, дело обстоит иначе?

И вдруг, будто во тьме вспыхнул яркий свет, он вспомнил, где встречался с этим человеком: пять лет назад, в баре отеля в Сантьяго. Он, Паломино, сел за столик к миловидной девушке, разговорился с ней, как вдруг кто-то тронул его за плечо, отвел в сторону и прошептал на ухо номер комнаты — ключ он может получить за тридцать песо,

— А ты не перегибаешь? — спросил он.

— Но дама живет именно там, — ответили ему.

— Я еще не в том возрасте, чтобы платить за это.

— Тогда будет лучше, если мы попрощаемся.

Он вспомнил еще, как выбил тогда у него ключи из рук и закричал:

— Давайте устроим аукцион на ключи, сеньор!

После чего военный полицейский спросил:

— У тебя с ним что, ссора, Эстебан?..

Остаток ночи Паломино провел беспокойно: его начало знобить, он встал, отключил установку искусственного климата, хотел было открыть окно, но оно не открывалось. Он чувствовал себя как бы в аквариуме... Попозже зазвонил телефон; когда он снял трубку, на другом конце провода послышалось чье-то дыхание. Он прислушался, но там молчали. Под утро ему приснился сон: звонили снова, и мужской голос спросил: «Вы остались довольны, команданте?» Голос не Эстебана, но от этого не легче.

Когда он проснулся, трубка лежала рядом с кроватью. А приснилось ли ему?.. Он никак не мог отделаться от ощущения, что ему поставили западню и он вот-вот в нее попадется. Но кто они и чего они хотят от него, он не знал.

СЕРХИО ФИГЕРАС

Мост — наша цель номер один. Он длиной триста тридцать метров и на восемьдесят метров возвышается над болотистой долиной, я знаю его из былых времен. Взрыв будет иметь не только стратегическое значение — он станет сигналом для повстанческих групп по всей стране. После взрыва нам предстоит продержаться еще двенадцать часов, потом нас поддержит армия вторжения. Но моя группа слишком мала для такого объекта. Прежде чем мост взлетит на воздух, мы объединим вокруг себя все силы в Сьерре-дель-Мико. И образуем боевую группу, ядром которой станем мы. Мигель даст сигнал самолетам, они сбросят нам взрывчатку: его инфраизлучатель запеленговать нельзя. А когда по радио передадут кодовое слово «Куканья» ...

Я лежу на одеяле, заложив руки под голову, и наблюдаю, как розовеет небо. Вокруг тишина, только стрекочут кузнечики. Освежающее, жужжащее безмолвие. Мы против правил лежим в траве, нет ничего, за что мы могли бы зацепить гамаки. Всю ночь мы шли на восток через высохшие прибрежные болота, под конец при свете луны по моему компасу, хотя я не знаю на-шей отправной точки. Самых густых зарослей мы избегали, а там, где приходилось прорубать себе путь, скорость продвижения падала до нуля. Я постоянно повторял, что мы тем вернее окажемся в безопасности, чем дальше уйдем от места высадки. Я прикинул: мы прошли километров двадцать пять, но как далеко ушли от обломков яхты — никто не скажет.

Из сумерек показались Обезьяньи горы, их мягкие очертания скрывают, насколько они непроходимы. Местами вековые заросли кустарника, голые скалы, бамбуковые джунгли и склоны гор, изъеденные пропастями и провалами. Мне ясно, что мы там обнаружим: несколько сот людей в жалчайшем состоянии. Вот уже несколько недель, как превосходящие силы врага окружили всю горную область — это тысячи плохо вооруженных и почти не обученных милиционеров, но они берут своей массой. С тех пор как снабжение с воздуха парализовано, наши люди испытывают недостаток во всем: в боеприпасах, продовольствии, справной обуви, медикаментах, может быть, даже в соли. В тренировочном лагере в Сан-Амбросио нам этого не говорили, но у меня свой опыт. Но вот мы здесь! С нашим приходом все переменится. Как важно оказать им помощь, вырвать их из болота отчаяния. Мы все — передовой отряд, боевое копье освободительной армии, и я его командир. От меня во многом зависит выполнение задачи.

Рядом со мной Родригес сказал:

— Там, где нас выбросило, Серхио, — это Крокодилий полуостров. Теперь я разобрался. Ближайший городок — Росалес.

Между двумя голыми вершинами зажглось солнце, окрасив-шее все предметы вокруг. Трава стала коричневой, кусты — серо-зеленого цвета, на побелевших ветвях полно желтых шипов. Но издали нас манила лаковая зелень верхушек пальм и красно-бурая земля под ними. Я заставил себя смотреть на этот пейзаж — таких, охрового цвета, склонов я не видел два с половиной года; но особого чувства я не испытал, и хорошо, что так. На воспоминания нет времени, я хочу не мечтать, а сражаться. Свобода или смерть! Мы защищаем права народа! Мы восстановим демократию... Эти слова звучали, я был очарован их звучанием. Поразительное чувство: ощущать, как под твоими собственными пальцами прогибается плоть истории.