Генрих Боровик - Момент истины

Ящерица кричала и в холле гостиницы.

— ...четыре ...пять... шесть...— считал Стэннард и щелкнул пальцами: — Нет, не желает эта тварь приносить мне счастье.

— Для этого ей кричать больше двенадцати раз,— заметил Mopp,— вам и псевдониму. Утомится. Околеет, чего доброго.

— Что вы прицепились: псевдоним, псевдоним! — возмутился Стэннард.— Ни разу в жизни я не солгал ни в одной печатной строке. Ни в тех, что подписывал настоящим именем, ни в тех, что псевдонимом.

— Тогда зачем же он вам?— спросила Мэри, ставя на стол блюдо с банановыми лепешками.

— Я же не получаю миллион долларов в год, как господин Кларк. Приходится подрабатывать. И потом, поймите,— принялся объяснять Стэннард.— Вот факт: подали банановые лепешки. Стэннард сообщает: «Подали банановые лепешки. Весь мир приветствует их». Это в пробанановые газеты. Но ведь есть антибанановые, антилепешковые. Для них Дуглас: «Подали банановые лепешки. Весь мир возмущен». Вот. Но ведь лепешки есть! Банановые! Их подали! Все!

— Ну, а мир?— спросил Максвелл.— Приветствует он все-таки или возмущен?

— А мир... Миру, мой дорогой, абсолютно плевать — подали лепешки на острове Баланг, не подали. У каждого свои заботы.

— Ешьте, ешьте, — примирительно сказал Астахов,— банановые лепешки продлевают жизнь. Здесь такое поверье.

— Это верно,—согласится Mopp.— Едим их второй день, а кажется — второй год.

В саду возле стены Игорь испуганно смотрел на человека, лежавшего на спине.

— Что с тобой?

— Ничего,—ответил Абу.— А что?

— Глаза закрыты.

— Дождь.

— Давай я тебя вытащу.

Игорь протянул было руки, чтобы схватить Абу за плечи, но тот сказал:

— Слушай, меня прислали к тебе.

— Ко мне?—удивился Игорь.

— Ну, в общем-то, к журналистам, но через тебя...

— Что-нибудь болит? — обеспокоился Игорь.—Ранен, что ли?

— Нет, просто ногу подвернул. Ладно, пустяки. Слушай, пилот, который с ними летел, ну знаешь — Гасид, он говорит, что они, кажется, ничего ребята. Слушай, надо сделать — пусть подпишут телеграмму такую же, как в первую ночь. Я отнесу, мы отправим.

— Из джунглей?!

— Не твое дело. Доставят куда надо. Пусть только подпишут. Через день будет в Нью-Йорке...

— Они разные, Абу... Наверное, теперь уже не все подпишут.

— Хорошо бы этот их телевизионный...

— Кларк?

— Наверное...

— Когда это нужно?

— Когда — сейчас это нужно!

— Но это же не сразу...

— Я понимаю, что не сразу. Ничего, иди, я полежу. Хоть всю ночь... Только бы уйти до рассвета...

— Проползи вот туда под брезент...

— Слушай, иди скорей, время дорого...

Игорь встал. И осторожно, прижимаясь к стене, пошел обратно.

Журналисты в холле расселись за столом,

— А где мадемуазель Габю?— спросил, взглянув на пустой стул рядом с Морром. Астахов.

Mopp в ответ лишь пожал плечами — его это не интересует.

— Молодого человека, кажется, тоже нет,— сказал Стэннард невинно.— Очень милый у нашего хозяина сын. Умен, воспитан...

— Меня больше волнует, где господин Калишер...—заметил Кларк.

— Продукты обещал,— вспомнил Астахов.

— Это переживем,— зло сказал Mopp.— Плохо, когда пища на столе лучше, чем люди за столом. А с банановыми лепешками все-таки есть какая-то гарантия. Не можем же мы быть хуже этой дряни! А, Дуглас? То есть, простите, Стэннард...

— «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет»,— смеясь, пропела Мэри и погладила Стэннарда по лысине.

— Что это?—удивился тот,

— Он меня научил,— Мэри кивнула на Астахова.

— Старинная русская солдатская,— улыбнулся тот.

— В переводе означает: птичкам живется грустно,— добавила Мэри.

— Интересно, что русский солдат думает обо всем этом?— сказал Максвелл.

— Я никогда не был солдатом,— ответил Астахов,

— Сразу полковником родились?..— проворчал Mopp, поднялся из-за стола и ушел наверх.

— А действительно интересно,— поддержал Максвелла Кларк.— Вы ведь давно здесь живете...

— Я ни во что не вмешиваюсь... Живу, и все,— сказал Астахов.

— Но есть же у вас свое мнение — где тут правда, а где ложь.

— Правда?— усмехнулся Астахов.— Знаете притчу: послали люди человека правду искать. Тысячу верст шел, измучился совсем, состарился. Наконец, на высокой горе в мраморном дворце видит — сидит на золотом троне правда. Закрытая парчовым покрывалом. Подошел к ней, сбросил покрывало и видит: страшна правда как смертный грех. Испугался человек, спрашивает ее: «Что ж мне теперь людям-то сказать?» А правда тихо ему так, на ушко: «А ты, говорит, соври людям». Вот...

— А не срывай покрывала, не срывай,— подал голос Стэннард.

— Вот вы все занимаетесь политикой,— продолжал Астахов,— решаете, какому народу какие лепешки нужны. Капитализм, социализм... Измы, измы, дребедень! Я из всех измов только один реальный знаю — ревматизм. Вот тут без обмана. А остальное все чушь, видимость, тухлое яйцо. Есть хорошие и плохие люди. И от измов сие не зависит.

— Ну а фашизм, например? Как с этим измом?— спросил Максвелл.

— Я вам скажу,—ответил Астахов.— Фашизм — это тоже политика, и, значит, обман, мерзость. Но вот в Аргентине вскоре после войны у меня был друг, врач. При Гитлере в Германии — активист нацистской партии. Но это добрый, образованный человек, хороший семьянин.

В холл вошел Игорь. Молча сел за стол, принялся за еду.

— Где ты был? — спросил Астахов.

— У бассейна брезент оторвался... поправлял...

— Добрый человек?— продолжал спрашивать Максвелл.— Зачем же он бежал в Аргентину?

— Он работал в концлагере, так получилось, спас немало людей. Но, сами понимаете,— концлагерь. Его хотели судить.

— Врач в концентрационном лагере?— поднял голову Кларк.

— Да, представьте себе. Красивый, величественный человек, богатырь, косая сажень в плечах. Я до сих пор храню его фотографию.

— Богатырь?— переспросил Кларк.— Большая черная шевелюра?

— Нет, совершенно голый череп.

— Ну да, полысел или побрился,— отвечая своим мыслям, сказал Кларк и вдруг быстро спросил:— Вот здесь шрам?

— Шрам. А вы что, его знаете?

— В каком лагере он был врачом? Он не говорил вам?

— Не помню, кажется, не говорил.

— Можно взглянуть на его фотографию? — спросил Кларк, поднимаясь из-за стола.

— Пожалуйста.

Астахов, встревоженный, тоже встал, и оба они ушли в квартиру управляющего.

Mopp без стука вошел в комнату Катлен. Она, сидя перед зеркалом, причесывалась. Прислонившись к косяку двери, Mopp несколько секунд рассматривал ее.

— Чем ниже декольте, тем выше шансы?— наконец нарушил он молчание.

Катлен вздрогнула от неожиданности.

— Можно бы и постучать.

— Новое правило для меня...

— Ты просто забыл о старом.

— Ах, ты про это?! — Mopp простучал знакомый условный ритм.