Генрих Боровик - Момент истины

С только что опустившегося на палубу корабля вертолета выгружали раненых американских солдат, Калишер лавировал между санитарами с носилками, но которых, кажется, лежали лишь груды окровавленных бинтов. Шел будто канатоходец, балансируя большим черным зонтом.

Сержант в халате быстро вглядывался в то, что лежало на носилках, командовал:

— В четвертую несите... Под брезент... В третью секцию...

Кто-то стукнул Калишера локтем в живот и тут же вытянулся испуганно. Калишер только выпустил раздраженно ртом воздух — будто футбольный мяч лопнул — и прошел дальше.

Он появился в салоне командира корабля, когда Седьмой разговаривал по телефону, стоя у карты.

Увидев Калишера, он сразу прикрыл рот рукой, произнес еще несколько слов и положил трубку, явно не желая продолжать разговор при свидетеле.

— То, что происходит на палубе,— это демаскировка,— проворчал Калишер.— Стоит дождю прекратиться на минуту... вас засекут.

— Во-первых, не вас, а нас. А во-вторых, куда прикажете девать раненых? — спросил Седьмой, не садясь в кресло и неприязненно глядя на гостя.

— Ну, дело твое,— Калишер расположился на диване и притянул к себе пачку газет, лежавших на столе.— Садись. Чего стоишь? Отдохни.

Седьмой продолжал стоять.

— А я вот не могу отдыхать на твоем паршивом крейсере,— говорил Калишер, внимательно разглядывая газеты.— Для меня вообще настоящий отдых — только в гостинице... Даже дома не то. Условный рефлекс бродячей собаки. Читал Павлова?

Еле сдерживая себя, Седьмой сказал тихо:

— Мне надоело слушать вашу болтовню. Каждая секунда сейчас... А вы треплетесь о пустяках.

Калишер посмотрел на него снизу вверх, добродушно покачал годовой.

— Нельзя обижать бывшего учителя.— Даже если старик уже никому не нужен. Успокойся, Майкл, расслабься. Ты не уверен в себе. Это плохо. Кроме того, ты не читал Павлова. Они подпишут утром. Я обещаю.

— До утра еще целая ночь! Неужели нельзя их...

— Ну, знаю, знаю, ты поклонник грубой силы, пиф-пафа. Но, поверь, гораздо вернее — разметать человеку душу, чем разнести череп. Вот я даже пистолет свой никогда не заряжаю. Ношу так, для проформы.

— Не имеете права. Ваша жизнь бесценна. Прикажу зарядить,— фыркнул Седьмой. Он уже взял себя в руки, налил себе воды из сифона, положил горстку льда.

— Это как в кегельбане,— продолжал рассуждать Калишер, внимательно проглядывая газеты.— Ты бросаешь шар и не двигаешься. Только наблюдаешь. Если шар пущен точно, он собьет кегли. Они падают — одна, другая. Я пустил шар, сказав, что кто-то уже подписал. Кстати, он уже принес неожиданный результат. Я подложил в ящик только один бюллетень с крестом. А вынул два. Удача.

— Ну и что мы будем делать с этим единственным крестом? На грудь себе повесим?

— Он собьет еще — немного — штуку-другую. Но собьет. Утром я приду подбирать кегли. Один, без Фараджа. На разнице отношений к нему и ко мне я заработаю еще фигурку. Итого — три.

— Вы думаете, они поверили, что вы порядочный человек?

— Господи, конечно, нет! — Калишера забавляла злость бывшего ученика. — Но им ужасно хочется поверить. Условный рефлекс. Павлов. Вот мне, например, очень хочется верить, что ты сохранил чувство благодарности ко мне, своему учителю, и не шлешь каждые два часа в Центр доносы на меня. Но я же знаю, знаю, что шлешь... Ну, не обижайся. На твоем месте я, может быть, делал бы то же самое

— Прошел целый день, как вы здесь, и ничего не изменилось!

Лицо Калишера вдруг стало жестким.

— Ты здесь тоже сутки, а в наших руках только побережье. Ты увяз. А холодную воду пить не советую. В тропиках — верная ангина

В салон вошел матрос, козырнул Седьмому и положил на журнальный столик кипу газет, журналов, несколько роликов телексных лент

— Свежая почта,— доложил он и вышел.

Седьмой развернул одну из газет.

— Шум, шум, шум. И что им дался этот остров?

— Скажи. Майкл, а тебе не приходит иногда а голову мысль, что, как только выяснится наше участие во всем этом, соседние нейтралы выйдут из себя, да как жахнут по тебе, по твоему кораблю, по всей этой затее?

— Приходит,— сознался Седьмой. — Иногда.

— Знаешь, что делать с этой мыслью, когда она приходит?

— Что?

— Гнать ее. Кстати, президент знает обо всей этой операции?

— Это не нашей с вами компетенции,

— Нельзя, чтобы знал. Есть правило. Хороший разведчик не лезет к начальству с рассказами о том, где и как он стирает ему грязные носки. Президент не имеет права этого знать. Ему важны сами носки. Чистые.

Калишер положил под язык пилюлю и поморщился.

— Смотрите, Питер, — сказал вдруг Седьмой.— Умерла жена вашего Кларка.

С необыкновенным проворством Калишер вскочил с дивана, схватил газету и поднес ее к лампе. В траурной рамке он увидел портрет Инги и рядом улыбающееся лицо Кларка. Прочел вслух: «Жена известного телевизионного обозревателя Фрэдди Кларка умерла вчера на операционном столе в клинике Фуллера. Сам Кларк, по слухам, брошен в тюрьму центральным правительством республики Гранатовых островов, где он вместе с группой «Совесть мира» ...Так, так, «болела... Кларк знал... Ждала мужа...».

Калишер посмотрел на Седьмого:

— Почему в досье ничего не было сказано о ее болезни?

— Вы же не просили досье на жен...

— Кретинос! Полные кретинос! — Калишер оторвал кусок страницы с некрологом и сунул в боковой карман куртки.— Ну что же, вот и третий шар, чтобы сбить самую трудную фигуру.

— Третий. А какой второй?

— Пока секрет.— Толстяк взял зонт, стоявший в углу, и, раскрыв его, собирался уходить.

Неожиданно раздался крик ящерицы: э-у, э-у, э-у...

Калишер поднял вверх палец.

— Три... четыре... пять... шесть...

— Что это?—спросил Седьмой.

— Ящерица.

— Откуда на корабле?..

— Тихо! — Калишер подождал несколько секунд под зонтом, надеясь, что ящерица прокричит седьмой раз. Не дождался, щелкнул пальцами:— А, ничего, я не суеверен! — и вышел.

Поднялся ветер, к возле бассейна Игорь укреплял большой брезент, накрывавший деревянные топчаны и шезлонги, мокнувшие под дождем. Край брезента громко хлопал под ветром, будто шла стрельба в тире. Но все же Игорь расслышал крик ящерицы. Крик был не такой размеренный, как обычно, с более короткими интервалами.

Игорь оглянулся на часовых, стоявших под навесом у входа в отель и еле видных за пеленой дождя, потушил разноцветные лампочки у бассейна и почти в полной темноте осторожно двинулся в сторону, откуда раздался крик.

Ощупывал ладонями каменную стену, он медленно передвигался вдоль нее. В какой-то момент остановился, тихо, осторожно, боясь ошибиться, позвал:

— Абу?

— Я здесь,— ответил голос прямо из-под ног

Игорь присел на корточки. В густо заросшем травой проходе, вырытом под каменной стеной, лежал на спине лицом вверх Абу. Глаза его были закрыты.