Питер Гринвей - Человек, который похитил королеву и распустил парламент

Вайатт: Разве можно придавать значение опыту человека, который сегодня является министром транспорта, а завтра министром обороны?

Вопросы продолжались…

Когда же наконец корреспонденты захлопнули свои блокноты, спрятали в карманы авторучки и покинули зал заседаний палаты общин, все они сошлись в одном мнении: Вайатт продержится у власти долго. Подсознательно корреспонденты записали эту мысль и в свои репортажи, а с точки зрения Вайатта, это было уже отлично.

Обозреватели октябрьских событий считали, что Вайатт идет на такой риск, какой допустим только для счастливчиков. Он увидел, как падает его звезда, и сумел поймать ее прежде, чем она упала на землю. Возможно, это так и было. Но упомянутые романтические идеи не объясняют успехов Вайатта, каждый из которых мог бы обернуться горьким поражением. Его ближайшие соратники, располагающие, безусловно, лучшей информацией, не отводили никакой роли судьбе, положению звезд или другим подобным предрассудкам. Впоследствии на суде они утверждали, что все делалось по заранее обдуманному плану, каждый шаг основывался на глубокой оценке настроений страны в данный момент. Первое выступление Вайатта по телевидению могло принести неудачу, но почему-то эффект оказался обратным: выступление вызвало еще больший интерес к Вайатту. Обращение Вайатта к стране по радио могло создать неблагоприятное впечатление. Оно было выдержано в резких критических тонах по отношению к господствовавшему в стране убеждению и настроениям самодовольства. Ниже приводится отрывок из этого обращения.

«…Не стройте ложных иллюзий: если вы хотите видеть спасителя, который выполнит обещания прежних правителей, то я не тот человек. Если вы думаете, что меня интересует ваше мнение обо мне, то снова ошибаетесь. Никто не станет арестовывать королеву и изгонять из дворца несколько сот верных ее слуг, чтобы потом переживать по этому поводу. Меня беспокоит лишь ваше мнение о самих себе. Политические деятели не, проявляют беспокойства. Ригли и ему подобные заседали здесь, как сейчас нахожусь здесь я, и по-своему объясняли вам, что плохого наделал сосед. Они не осмеливались критиковать наши недостатки, поскольку это не приносило им голосов на выборах.

Должен сказать вам следующее. Все мы сознаем ответственность за то, что произошло с нашей страной. Вы, я и наши соседи ответственны так же, как любой политический деятель. Все это произошло потому, что мы позволили политиканам одурманить нас своей болтовней.

Революции происходят только в тех странах, где режим прогнил до корней. Полный упадок — вот что нам грозило. Поэтому разве можно предположить, что я горд сделанным? Вы можете считать меня жаждущим власти деспотом или поверить в мои сожаления о том, что я раньше не осознал необходимости принятия решительных мер, которые могли бы вернуть нас к трезвому пониманию реальной обстановки.

Когда на корабле страны вспыхивает бунт, ни о какой гордости не может быть и речи. Видит бог, как нужен был хороший капитан, то есть не просто украшенный регалиями манекен, ничего на деле не предпринимающий. Наш корабль потерял управление, и большая часть команды смотрела на это с безразличием. Были и такие, которые только порадовались бы гибели корабля и не сделали бы ни шагу, чтобы спасти его. Но небольшая группа людей взбунтовалась: им было жаль корабль. Восставая, эти люди руководствовались одной целью — привести терпящий бедствие корабль в родной порт.

И вот мы взяли руль в свои руки…»

Пивная в Манчестере. Подвыпивший человек, тяжело вздыхая, допивает из кружки пиво. Помолчав, обращается к приятелям:

— Так вот, он не сказал, что намеревается делать. А именно это мне и хотелось бы знать, прежде чем делать ставку на него.

Угрюмый, небольшого роста человек с всклоченными волосами и черными от грязи ногтями на пальцах рук отрывается от рекламной передачи по телевидению и чуть слышно произносит:

— Не спешит. Да он и не может все выложить на блюдечко за десять минут. У власти-то он всего несколько часов.

Третий собеседник, по виду бывший солдат, воевавший в составе войск восьмой армии (об этом говорят медаль и нашивка на груди), хмыкает в пустую пивную кружку и ломаным голосом заявляет:

— Я за то, чтобы все делалось по порядку. А у него порядка нет. Мне неизвестно, что он сделал, но я воевал за родину, воевал против танков Роммеля.

Все это уже слышали не раз, и поэтому первый из собеседников решительно возвращает разговор к выступлению Вайатта.

— По-моему, не имеет значения, кто у власти — королева или кто-нибудь другой. Все они заботятся только о себе.

— Ты прав, — произносит угрюмый собеседник, с грустью поглядывая на пустую пивную кружку. — Но он чем-то не похож на других. Ему, кажется, можно верить.

— Да? — с сарказмом произносит бывший солдат. — Я не стал бы верить человеку, который запер королеву в Тауэр, попрал законно избранного премьера и разогнал членов парламента.

— И это верно, — соглашается первый собеседник, а потом, помолчав немного, добавляет: — Но ведь он сделал все это?

— Сделал, сделал, — повторяет солдат. — И наверное, с удовольствием.

Солдат допивает остаток пива и заказывает еще по кружке каждому. Настроение у его собеседников заметно повышается. Откинувшись на спинку стула, солдат произносит:

— Я бы на его месте этого не делал.

Утро следующего дня. Теперь уже время определить свою позицию. Печать же получает возможность повернуть общественное мнение в ту или иную сторону.

В Лондоне на первый взгляд ничто не изменилось. Толпы народа по-прежнему спускаются по эскалаторам в метро, заполняют идущие к центру города поезда, спешат в учреждения, на заводы, в магазины. Обычная утренняя кавалькада пересекла мост Ватерлоо. Улицы подметены. Молоко доставлено заказчикам. Машины заполнили город. Жизнь, несмотря ни на что, продолжается.

Группа людей, собравшаяся у Букингемского дворца, никакого вознаграждения за свое терпение не получила и видела только, как несколько грузовиков с дворцовым имуществом и два-три автобуса с добровольцами-слугами покинули территорию дворца и направились к Тауэру.

Люди разошлись по домам, не получив за свою лояльность фактически ничего, кроме простуды. Дворцовая стража была снята, потом снова заняла свои места и снова снята: охранять больше было нечего. В сером утреннем свете дворец казался заброшенным, как оперный театр после спектакля.

Накрапывал дождь. У дворца остались только фанатичные приверженцы королевского трона. С того места, где они стояли, не было слышно грустной похоронной мелодии, разносившейся старым магнитофоном, который держал в руке застывший как изваяние старик.